Я объяснил ему, что сел не на тот поезд. Хотел попасть на Вашингтонские высоты, а попал… в общем, поведал ему свою историю в нескольких словах.
«И ты пришел пешком от 175-й Иста — сюда?.. — воскликнул человек. — И тебя не ограбили?.. И остался жив… Lucky man», — добавил он с уважением к моей удачливости.
Сменив несколько поездов, уже к рассвету я наконец, обессиленный, ввалился в миллионерский особняк, открыв дверь выданным мне ключом. Я направился прямиком в кухню, достал из бара бутылку «Джэй энд Би», стакан и поднялся на второй этаж в ТВ-комнату. Там я поставил в видеомашину первую попавшуюся кассету и стал смотреть «Желтую подлодку» Битлзов, оказавшуюся на кассете.
Долго я, впрочем, не выдержал этот сироп на экране. Слишком большая порция любви, источаемая «Желтой подлодкой», вдруг сделала для меня фильм необыкновенно противным, и я со злобой выключил ТВ. «Love! Love!» — передразнил я. «Хорошо, обладая миллионами, пиздеть о любви, отгородившись от этого мира любовью — десятью процентами из прибыли, отдаваемыми на благотворительные цели… Love… Ни жители Южного Бронкса, ни даже я, с моей 21 тысячей франков, не можем себе ее, Love, позволить. Ебал я вашу любовь, ебаные ханжи, Битлз!» И я, допив бутылку, уснул в кресле.
Из эпохи бессознания миража и речки Леты-Яузы завернутый в одно одеяло Вместе с мертвым Геркой Туревичем и художником Ворошиловым Я спускаюсь зимой семидесятого года Вблизи екатерининского акведука по скользкому насту бредовых воспоминаний падая и хохоча в алкогольном прозрении встречи девочки и собаки всего лишь через год-полтора. Милые! мы часто собирались там где Маша шила рубашки А Андрей ковырял свою грудь ножом Мы часто собирались чтобы развеяться после снеговою пылью над Москвой медленно оседающей в семидесятые годы простирающей свое крыло в восьмидесятые За обугленное здание на первом авеню в Нью Йорке Все та же жизнь и тот же бред настойки боярышника «это против сердца» сказал художник-горбун из подвала впиваясь в узкое горлышко пятидесятиграммовой бутылочки против сердца — против Смоленской площади где автобус шел во вселенную где встречались грустные окуджавы резко очерченные бачурины похожие на отцов где на снегу валялись кружки колбасы и стихи и спички и пел Алейников и подпевал ему Слава Лен. В краю поэмы и романа Всегда бывает хорошо В лесах охотится Диана Меркурий сладостный прошел И на груди у Аполлона Уснула рыжая сестра Так было все во время оно У греко-римского костра К утру натягивали тоги И грели сонные тела И были Боги — Жили Боги Любовь и ненависть была В дневном пожаре, в тяжком горе В Египет проданный я плыл И Афродиту встретил в море И Афродиту я любил Молился ей среди пиратов Пытался пальцы целовать Она смеялась виновато Но изменяла мне опять Она на палубе лежала Матросов зазывая вновь Текла по палубе устало Моя расплавленная кровь Смеялись воды. Рты смеялись Смеялись крепкие тела Дельфины горько удалялись Их помощь временной была Не умирая в божьей воле Привязан к мачте я стоял Во тьме ночной агентства «Золи» Пустые окна наблюдал Она являлась на машинах Она шаталась и плыла Вся в отвратительных мужчинах И шляпка набекрень была Я так любил ее шальную 
