будто кровь Альбатроса омыла его. Это было необыкновенное, замечательное утро! Кажется, именно с того дня Артем начал ценить красоту утренней природы. Альбатрос умирал у его ног. Он успел сказать лишь «За что?» – или, возможно, так померещилось Артему в предсмертном толчке спазматического дыхания. Артем собирался сказать ему, за что, раскрыть напоследок эту тайну, стоявшую между ними, похвастаться тем, что теперь отец и сын Жолдаки отомщены – как если бы дело было только в этом! Но глаза Альбатроса уже наливались неживой остекленелостью. Совершая последний жест, который он должел был совершить, Артем забросил «макаров» далеко в воду пруда. По воде побежали круги, точно от камушка, неумело брошенного ребенком.
Он не строил планы бегства, защиты, спасения: ему казалось, что после убийства его должны немедленно остановить, задержать, приговорить к той же мере наказания, какой он подверг Альбатроса... Но никто его не тронул. Вокруг не наблюдалось ни единой живой души. И он покинул Тропаревский парк так же беспрепятственно, как вошел в него.
– Очень странная история, – резюмировала Ирина Генриховна. – Трудно поверить.
Обычно Александр Борисович не делился с супругой подробностями расследуемых дел, и она, уважая его право на служебную жизнь, ни о чем не спрашивала. Однако все, что касалось убийства пластического хирурга, героя телевизионного шоу, живо интересовало ее, и в результате длительных уговоров многолетнее табу было нарушено. Александр Борисович успокоил свою служебную совесть тем, что расследование практически завершилось, осталось только извлечь «макаров» из Тропаревского пруда. Ничего нет плохого в том, что Ирина Генриховна Турецкая, которая отличается сдержанностью и нелюбовью к сплетням, узнает из первых рук то, что все равно некоторое время спустя журналисты растащат на кусочки и переврут до неузнаваемости.
– Во что же именно трудно поверить? – уязвленно спросил Турецкий. – Ты считаешь, что мы напрасно арестовали Артема Жолдака? Но все улики против него!
– Нет, Шурик, миленький, – улыбнулась Ирина, – не сомневаюсь я в профессионализме – твоем и твоих коллег. Просто я подчеркиваю свое первое впечатление. Великанов был такой значительной фигурой! Пластический хирург экстра-класса, телезвезда, зять видного политика, сотрудник КГБ, ценитель искусств, эксперт – как будто бы слишком много для одного человека. О таких, как он, снимают фильмы. Сколько людей были заинтересованы в том, чтобы убрать с дороги Великанова... А погиб он по причинам, не имеющим отношения ко всему этому великолепию. Погиб из-за мелкой страстишки...
– Ну, с этим я не согласен, – возразил Турецкий. – Связь с Артемом Жолдаком – это не мелкая страстишка, это выражение его глубинной сущности. На самом деле Анатолий Великанов замечательно умел раздваиваться. На поверхности – то, о чем ты только что говорила, а внутри – о, внутри у этого человека была тайная жизнь, о которой никто не знал, которую он прятал даже от самых близких людей. Да и были ли у него по-настоящему близкие люди? Он не доверял ни матери, ни сыну, ни первой жене, ни второй, не доверял полностью даже Артему, и это привело его...
Звонок в дверь прервал размышления вслух. Супруги Турецкие, будто продолжая диалог, синхронно пошли открывать входную дверь.
Пришла с гулянья их дочь. Красивая, очаровательная, почти взрослая девушка. Снег таял на меховой оторочке капюшона ее пальто, превращая Нинку в праздничную Снегурочку.
– Здравствуйте, мои дорогие, драгоценные, любимые родители! – с преувеличенным оживлением пропела Нина. – Только не смотрите на меня так, как будто к вам пришла не я, а живой австралийский кенгуру!..
И пока Нинка переныривала из высоких, лохматых, похожих на унты черно-белых сапог в домашние тапочки, она поведала, что рассорилась с Антошей. Конечно, то, что Антоша – перекусыватель колючей проволоки и лучший в мире дрессировщик строптивых четвероногих, не станет больше донимать их дочь, старшее поколение семьи Турецких восприняло с облегчением; но только бы Нина по этому поводу не страдала! А то в расстроенных чувствах черт-те что еще способна натворить.
– Мама, папа! – Нинка по очереди обняла их, обдавая морозной свежестью еще не отошедших от холода щек. – Ну чего вы жметесь? Никакой трагедии не произошло, честное слово. Мы расстались по обоюдному согласию. Мы оба согласились, что не подходим друг другу и пока еще не нашли свой идеал...
– Что-что не нашли? – переспросил Александр Борисович, хотя прекрасно все расслышал.
– Идеал. А что? Антоша – он, в общем, ничего, но... А что вы на меня так смотрите?
– Видишь ли, Нина, – сказал свое веское слово глава семьи, – уверен, в твоей жизни встретится еще немало молодых людей – и похожих на Антошу, и совсем, к счастью, непохожих. А вот идеальных нам не надо. Если дружишь с кем, дружи, полюбишь, так люби, но идеалы... Самое ужасное, что можно пожелать человеку, – это чтобы он встретил в жизни свой идеал. Я это в последнее время отчетливо понял.
Финал следствия на редкость скоротечно свершился там же, где и было его начало – в Тропаревском парке. В присутствии понятых, экспертов, водолазов и следователей. Из этой компании хуже всего приходилось водолазам: декабрь «обрадовал» трескучими морозами, которые заставили даже некоторых фанатиков-«моржей» временно отказаться от любимого занятия, и ныряние под лед представлялось служебным подвигом. Понятые, как это обычно с ними бывает, колебались между неловкостью и любопытством. Следователи, в первых рядах которых выступали Саша Турецкий и Слава Грязнов, готовились торжествовать победу и в то же время опасались, что Артем Жолдак приготовил им напоследок какой-нибудь сюрприз. Как ни парадоксально, убийца Великанова из всех собравшихся выглядел самым спокойным и веселым, точно вышел на прогулку. Одет он был полностью в свои вещи, неброские, но дорогие и стильные. Артем Жолдак смотрелся наследным принцем, которого сопровождает на природу его личный эскорт.
– Я не совсем уверен, – доброжелательно, и в то же время с оттенком высокомерия тянул он слова, – я не узнаю местности. Без снега она выглядела несколько по-другому...
От Артема требовалось, чтобы он хотя бы примерно показал у пруда то место, куда забросил пистолет системы «макаров», из которого застрелил Великанова.
– Присмотритесь как следует, – попросил Турецкий.
– Именно это я и собираюсь сделать, – дернул углом рта Жолдак.
Добрых полчаса они бродили по заснеженным берегам вслед за Артемом. Снег пищал под ногами, снег осыпался на шапки и воротники с веток деревьев. Одно дерево показалось Артему знакомым, и вся компания некоторое время водила вокруг дерева хороводы, пока художник по детальном рассмотрении не заявил, что дерево совершенно не то.
– Вы уверены?
– У меня идеальная зрительная память, – оскорбился Артем. – Форма нижних ветвей, их количество, то, как они склоняются... Перепутать я не могу.
Только проинспектировав еще четыре дерева, Жолдак выбрал то самое, из-за которого он вышел, чтобы застрелить свой идеал. После этого указать место, куда, описав дугу, упал «макаров», было парой пустяков. Вынув оборудование, водолазы принялись долбить и высверливать прорубь в застывшей, страшно сверкающей глади Тропаревского пруда.
– От меня еще что-то требуется? – вежливо спросил Жолдак.
– Пока ничего. Подождите.
– Просто ждать – трудно. И жаль. Я хотел бы провести последние часы свободы по своему усмотрению. Могу я слепить снеговика?
Все в недоумении взглянули сперва на Артема, потом – на Турецкого: что главный прикажет? Александр Борисович, подумав, кивнул.
– Правда, по-моему, у вас ничего не получится, – предположил он. – В такие холода снег не лепится.
– Я попробую. Мне кажется, за последний час потеплело.
– Делайте как знаете.
У Турецкого возникла мысль, что Артем выдумал эту затею, чтобы незаметно спрятать или уронить в снег мелкий предмет, который мог быть важен для следствия. Если же нет, это способно оказаться завуалированной попыткой самоубийства: прикидываясь, что разгорячился в процессе лепки, Артем может расстегнуть куртку, снять шарф, надеясь простудиться и заболеть... В любом случае за ним требовался глаз
