конечно, жизнь его не была застрахована. И конечно, маленькому Ларри с матерью пришлось отказаться от дома и перебраться в крохотную квартирку на четвертом этаже, в которой противно пахло разваренной капустой от соседей снизу и кошачьей мочой от соседки (совершенно чокнутой старухи) сверху. Хорошо еще, что мать не заставили платить за разбившиеся вместе с отцом фрукты и грузовик, которые тоже застрахованы не были. Ларри было тогда чуть больше трех лет, так что отца он практически не помнил. От той «счастливой полосы», как говорила мать, у Ларри осталось только одно яркое воспоминание: пахнет горячей резиной и смазкой, а он сидит на коленях у отца в необъятной кабине и пытается повернуть огромный руль.
Но руль такой большой и толстый, что за него не ухватиться, и тогда отец берет его руку в свою и жмет на большую черную клавишу посредине руля, и прямо над ухом раздается ужасающе громкий рев. Это было так неожиданно и страшно, что Ларри разревелся, наверное, не менее громко, а отец хохотал до слез и так прижимал его к себе, что чуть не сломал ребра.
Денег на няньку у матери не было, поэтому она таскала Ларри с собой на работу, и там он часами играл в одиночестве в уголке на кухне, строил пирамиды из использованных картонных стаканчиков и получал круглую конфету на палочке, если вел себя хорошо, то есть за весь день никому не говорил ни слова.
Не то чтобы мать его не любила. Конечно же, она любила его по-своему. Но демонстрировать свою любовь у нее не было ни времени, ни сил. После целого дня бесконечного бега с тарелками и подносами она, едва добравшись до кровати, тут же засыпала. А утром снова все начиналось сначала.
На кухне пахло не лучше чем дома – запах горелого масла потом преследовал Ларри как наваждение. И когда через много лет в школе однокашники вдохновенно уплетали гамбургеры, он старался даже не смотреть в их сторону, всякий раз испытывая приступы тошноты.
Вскоре после смерти отца они переехали во Флориду. Больше полугода в родном городе без мужа мама выдержать не смогла. Ларри казалось, что мама сбегает от вони, но на самом деле она, конечно, искала лучшей жизни, и во Флориду собралась из чисто практических соображений: там круглый год тепло и не нужно, по крайней мере, платить за отопление. А без такой роскоши, как кондиционер, мать считала, вполне можно обойтись.
Во Флориде было не просто тепло, там было удушающе жарко, от горячих болот, которые начинались прямо за чертой маленького городка, в котором они поселились, тянуло гнилостными испарениями, и, говорят, там водились крокодилы. Все вокруг: одежда, постель, стены и мебель – было влажным и липким.
Но пар костей не ломит. Это выражение Ларри услышал от своей первой и последней же няньки. Она жила в соседнем доме, ни детей, ни внуков, ни работы у нее не было, и мать наняла ее присматривать за Ларри за сущие гроши.
У няньки было странное длинное имя: Идаабрамовна (Ларри сперва думал, что оно индейское), странная прическа: целая шапка волос (только торчала она где-то на макушке, как будто нянька из нее выросла и она больше не натягивается на уши), странное лицо: с усами, и самое странное – Идаабрамовна, как маленький ребенок, не могла ничего ни объяснить, ни рассказать, а объяснить что-нибудь ей было еще сложнее. Нет, она не была немой и во рту у нее было все в порядке (Ларри неоднократно тайком туда заглядывал), но на любой вопрос или просьбу она всегда отвечала одно и то же: yes, baby, а потом делала все невпопад.
Когда Ларри приходилось пить молоко вместо сока или жевать яичницу вместо омлета, он ужасно злился и думал, что Идаабрамовна просто притворяется, что не понимает, чего он хочет, и просил маму найти другую няню. А мать, вечно уставшая (теперь она работала в двух местах одновременно: днем в кафе, а по вечерам – уборщицей в колледже), только отмахивалась и говорила, что Идаабрамовна – хорошая женщина, просто она эмигрантка и не умеет говорить по-английски.
Что такое «эмигрантка» Ларри тогда еще не знал и не понимал, как можно не уметь говорить по- английски. Еще больше его удивляло, когда нянька быстро и весело болтала на непонятном языке со своим мужем: тощим старичком, который преподавал в том же колледже, где мать Ларри убирала по вечерам. Но, в конце концов, они научились объясняться без слов и даже в каком-то смысле подружились.
Однажды Ларри упал с дерева и сломал ногу. Его заковали в гипсовый панцирь, и почти три месяца он пролежал в постели, ужасно скучая. Нога под гипсом противно болела, и ему давали какие-то горькие пилюли, от которых все время хотелось спать. Идаабрамовна сидела у его постели и читала ему вслух на своем странном языке. Читала одну и ту же книжку. Наверное, раз десять ее прочла. Естественно, он ничего не понимал, но от приятного мягкого и тихого голоса, а может, от таблеток, ему становилось легче.
А в возрасте семи с половиной лет Ларри случайно услышал по радио знакомые имена и названия: Генри, Билл, Мак-Гэрри, Маккензи, Холл, Скотт, Дик... Имена и названия из той самой книжки, которую читала ему няня во время болезни. Передавали радиопостановку «Белый клык» Джека Лондона.
Особо радио Ларри не любил, считал это занятие скучным, куда скучнее телевизора или комиксов, но когда мать по выходным возилась на кухне, она всегда включала приемник и слушала музыку, иногда приемник включали и во время ужина или завтрака. И вот в один из таких ужинов или завтраков Ларри и услышал рассказ о преданной собаке. Услышал уже на своем родном языке.
И научился говорить по-русски.
Сразу. Буквально за шесть часов. Ровно столько понадобилось актерам, чтобы прочесть повесть по радио.
Как ни странно, Идаабрамовна по-английски говорить так толком и не научилась, в магазине объяснялась больше жестами, правда, завела себе карманный разговорник, но он ей мало помогал. Зато с Ларри она могла теперь говорить на своем родном русском, и они оба получали от этого удовольствие.
Для Ларри это было нечто вроде суперспособности, какие бывают у героев комиксов. Кто-то притягивает металл, кто-то умеет летать или дышать под водой, а вот Ларри, к примеру, умел говорить на «космическом языке», и от этого чувствовал себя героем.
Он ходил в третий класс, когда Идаабрамовну переехал грузовик. Почему-то именно грузовики убивали близких Ларри людей. Потом он долго боялся, что мама тоже попадет под грузовик (это и в самом деле произошло, но тридцать лет спустя), и тогда он останется совсем один и, может быть, его тоже настигнет смерть под колесами. А через несколько дней после смерти няньки к Ларри пришел ее муж-старичок и принес целую связку книг. Там были Жюль Берн, Фенимор Купер, Джек Лондон и Конан Дойл. Старичок сказал, что Идаабрамовна хотела, чтобы эти книги достались Ларри. Так ему пришлось научиться еще и читать по-русски.
Как ни странно, способность к языкам у Ларри оказалась какой-то неправильной: в школе он с большим трудом зазубрил пару сотен французских слов, которые мгновенно испарились из памяти, как только был сдан экзамен. И с итальянским у него не ладилось – какое-то время они с матерью прожили в итальянском квартале, и все соседские пацаны болтали на улице исключительно по-своему, а Ларри продвинулся в итальянском не дальше, чем Идаабрамовна в английском. Зато русский не забылся и потом очень пригодился в армии.
В армию Ларри отправился сразу по окончании школы. Денег на колледж у матери не было, Ларри в лучшем случае ждала неблестящая карьера на единственном в Лоусвилле (сюда они переехали, исколесив после Флориды еще пять или шесть штатов) большом предприятии, где всегда требовались рабочие руки – химкомбинате. Начав с грузчика, он, может, к сорока годам дослужился бы до бригадира грузчиков или даже до мастера, пил бы по вечерам с такими же грузчиками в баре, женился бы на официантке или прачке, завел бы детей, которым тоже в жизни ничего не светило бы... В общем, он выбрал армию. И не зря.
Армия дала ему все: образование, материальную независимость, самоуважение. Он начал обычным рядовым, а в результате закончил военную академию и параллельно получил степень магистра по славянским языкам. Он бесконечно практиковался в русском, а кроме того, овладел в совершенстве польским, чешским, словацким и словенским, а еще вполне прилично выучил болгарский и македонский.
А в начале 1980-го Ларри Фримена пригласили служить в специальное подразделение «Дельта». В поисках подходящих людей офицеры из «Дельты» регулярно объезжали страну, просматривали тысячи личных дел и тестировали сотни офицеров, из сотни отбирался максимум один – нужны были лучшие из лучших.
Ларри служил тогда на военно-воздушной базе «Авиано» в Италии. Ему сделали предложение, и он не отказался. Он давно ждал случая вырваться из штабной рутины, забросить подальше бесконечные распечатки радиоперехватов, которые ему приходилось нескончаемо перелопачивать в поисках чего-нибудь
