— Как у вас отношения с вашими товарищами? — спросил мужик в форме и с погонами полковника. Но не наш, не местный, вероятнее всего, инспектор из ГУИН из Москвы.
— Дружеские, — сказал я. — У нас в отряде множество музыкантов.
Так всей толпой мы докатились до выхода из отряда, там по обе стороны коридора смотрели друг на друга двери пищёвки и двери кабинета начальника отряда. Панченко отпер свои двери, и часть толпы вкатилась туда. Часть пошла смотреть нашу пищёвку. Там было что смотреть. Родственники осужденных вложили немало денег, цемента, плитки в наш образцово-показательный отряд. Там картины висели! Государство не дало ни копейки, но, надеясь на послабления режима, на Благословенное и Милосердное Преждевременное УДО, оплатили все это папы и мамы и этнические общины осужденных. Порой дарителей нагло обманывали, намеренно задерживали УДО, чтобы выдоить из родственников как можно больше, еще и еще стройматериалов, линолеума, цемента, плитки, унитазов, обоев. Плохо быть в колонии, если ты бедный и некому за тебя внести калым, но плохо и показать себя богатым. Тебя намеренно придержат в колонии, пока не обдерут как липку. «Хитрый лагерёк», да, следует согласиться с Васей Оглы. Мне показывали позднее человека, отстроившего нашу баню, а она была обширна и великолепна, не хуже сауны в казино. Он сидел свой срок, и срок его заканчивался. А УДО уже не имело смысла оформлять. Но ведь осужденным-то сидеть в этом великолепии лучше, разве нет? — могут мне сказать оппоненты.
Но подъем все равно в 5.45, скажу я, но на промку их все равно гоняют, но в столовой все равно сечка, но садиться все равно весь день не дают. Еще пытают культурой, по пять раз в день гоняют осужденных в клуб, а они мечтают выспаться… Но все равно избивают. Унижают. Я вспомнил этапных…
Итак, часть толпы ввалилась в кабинет Панченко. Хотели с нами там остаться сам Панченко и пара офицеров-оперативников. Но Ландо выпроводил их. Нас осталось шестеро: я, Приставкин, Ландо, еще один мужчина и две пожилые женщины. Они все по очереди пожали мне руку. Одна женщина сказала: «Мы гордимся вами». И все они называли меня Эдуард Вениаминович.
Потом Приставкин встал и выпроводил их всех. «Я хотел бы поговорить с Эдуардом Вениаминовичем наедине», — заявил он. И все вышли в дверь, включая Ландо. Из коридора растерянно заглянули в кабинет два наших оперативника. Такого вопиющего нарушения режима, чтобы необысканный господин остался наедине с осужденным, у них, я уверен, никогда не было. Однако что они могли сделать против личного представителя президента?
Приставкин сел рядом со мной. Там стояли, я забыл упомянуть, такие, как в кинотеатре, откидные кресла. Он сел, и от него на меня крепко пахнуло коньяком, выпитым им за обедом. Я жадно втянул воздух.
— Вы сейчас выше меня, Эдуард, — сказал он. — Знаете почему?
— Да полноте, бог с вами, — сказал я.
— Потому что вы в робе, а я при галстуке, — сказал он.
У меня было впечатление, что он свою фразу приготовил.
— Мы вас непременно отсюда вытащим, — сказал он. — Общество сейчас на вашей стороне. Вы Большой Русский Писатель, и вам здесь не место среди воров и убийц.
— Здесь есть достойные люди, — счел нужным сказать я.
— Значит, вы не придерживаетесь взгляда Солженицына на уголовников? Между тем это общая позиция русской литературы. — Он закурил.
— Может быть, — сказал я. — Преступления они совершали считаные минуты, часы, а все остальное время они не являлись и не являются преступниками. Люди как мы с вами.
— Я буду говорить о вас в Генеральной прокуратуре, — сказал Приставкин, — сразу по возвращении в Москву. В конце концов, они допустили неоправданную жестокость по отношению к вам, не перепроверили доказательства, положились на следственное управление ФСБ. Теперь пусть помогут вам выйти по УДО.
— Да, — сказал я, — было бы хорошо.
— Напишите мне адрес и телефон вашего адвоката, — попросил он. Я написал. Затем записал себе его адрес. Он опять заверил меня, что мое дело — боль для всех писателей РФ. — Долго вам сидеть не придется.
В дверь постучался Ландо. Напомнил, что Приставкина ждет делегация. Мы попрощались.
Я сделал лишь несколько шагов по коридору, как меня вернули в кабинет Панченко оперативники: майор Алексеев с толстой, как у Чубайса, шеей, только ржаной, а не рыжий, и прапорщик Рачинский. Они поставили меня к стенке и тщательно обшмонали, предупредив перед шмоном, что так полагается. Они нашли у меня адрес представителя президента и спросили, зачем он мне. Я сказал, что мне его навязал Приставкин.
— А что ему передали вы? — нагло спросил майор.
Было ясно, что где-то в кабинете отрядника скрыта видеокамера.
— Телефон моих родителей, — соврал почему-то я, покрывая адвоката. — Чтобы подбодрил родителей парой теплых слов.
На том и кончилось. Они отпустили меня, предупредив, что брать от адвокатов и «других лиц» какие- либо предметы категорически запрещается.
XII
Я хожу по локалке один и гляжу время от времени в знойное небо. Оно не европейское совсем, это небо Великой Степи.
Саратовская область, где в заволжских степях я нахожусь в заключении среди роз и страданий колонии №13, граничит с бескрайней Республикой Казахстан. Именно там, в Казахстане, согласно версии следствия, я собирался устроить горячую точку на карте. Телекомпания ОРТ сфабриковала и несколько раз показала фильм «Охота на призрака», где мне отведена главная роль организатора горячей точки. Суд не поверил версии следствия. Но Саратовская область и граничащий с ней Казахстан на самом деле непростая земля. В этих местах развивалось в 1773 году восстание Емельяна Пугачева. Чуть к северо-востоку от места, где я сижу, от г. Энгельса, находится город Пугачев, он же некогда Николаевск, а еще ранее слобода Мечетная, основанная на правом берегу реки Малый Иргиз старообрядцами в 1764 году. У этой географической точки странные отношения со временем. Здесь как бы встречаются, завязаны воедино время и пространство. Уже встречались не однажды. Я, пока сидел в тюрьме, все это раскопал в старых книгах.
Первый раз это случилось вот как. Беглые солдаты Пугачев и Логачев, проехав мимо Камышина и Саратова, в последних числах ноября 1772 года прибыли в дворцовое село Малыковку (ныне город Вольск Саратовской же области). Они явились к здешнему управителю и предъявили паспорта. Пугачеву было предложено ехать в Симбирск и там записаться. Из Малыковки Пугачев уехал в Мечетную слободу в монастырь к игумену раскольничьих скитов на Иргизе старцу Филарету Семенову.
(Сыскать Филарета просил Пугачева купец Кожевников в Добрянском форпосте, на границе с Польшей, где 12 августа 1772 года беглые солдаты Пугачев и Логачев обманным путем под видом русских выходцев из Польши получили паспорта. Раскольник купец Кожевников дал друзьям каравай хлеба и рубль денег, «и на Иргизе просил сыскать игумена Филарета <…> Филарет не только даст совет, но и поможет».)
В Мечетной состоялась важнейшая для Пугачева и российской истории встреча. Вероятнее всего, именно здесь у него возникла мысль назваться именем Петра III. Указ об освобождении дворян от обязательной службы, изданный при Петре III, внушал народу смутные надежды на существование такого же указа относительно самих народных масс. А убийство Петра III расценивалось как месть дворян. Ходили слухи, что Петр III спасся и скрывается. Потому еще до Пугачева появлялись самозванцы, принимавшие имя Петра III и пытавшиеся возглавить народное движение. До Пугачева под именем Петра III выступали следующие лица:
• Беглый солдат Брянского пехотного полка Петр Чернышов (конец 1762 года. Изюмский уезд,
