нормальнее было выйти лейтенантом. Если учесть, что он был прекрасным стрелком (сохранил твердую руку надолго и оставался чемпионом дивизии по стрельбе из пистолета до самого преклонного возраста), вспомнить о практическом знании электротехники (в самом начале пятидесятых годов сам собрал первый телевизор), записать в приход политическую грамотность его (впоследствии стал политруком и пользовался в качестве такового популярностью среди солдат и офицеров, что нелегко, должность собачья), то невольно напрашивается вопрос: почему при всех своих талантах он покинул училище младшим лейтенантом? Возможно предположить, Вениамина невзлюбило начальство училища. Но почему тогда он получил, несмотря на младшелейтенантство, ответственное назначение — послан был с мандатом, подписанным самим Лаврентием Павловичем Берией, ловить дезертиров в марийской тайге, толпы их обосновались в вышеупомянутой глуши? Очевидно, Вениамин плохо учился, пренебрегал занятиями картографией, или чем там, топографией, или баллистикой… А почему он невнимательно учился? Приходит на ум объяснение, с которым никогда не согласится Раиса Федоровна, всегда настаивающая на вечной любви и гармонии между нею и мужем (на «Поль и Вирджиния» варианте семейной истории), а именно: красивый Вениамин, поющий под гитару красивым баритоном романсы, был бабником. Не из тех вульгарных, широкомордых, знаете, типов, кто бегает за женщинами с килограммами конфет. Он не бегал за ними, он имел у них успех. Помимо, может быть, даже его воли. Однако иметь успех ему льстило, и он не отказывался. Женщины липли к нему. Доподлинно известно, что, например, у него была постоянная женщина в период ловли дезертиров в марийской тайге, и женщина эта вызывала у матери серьезную ревность. Отец даже переписывался с этой девушкой из города Глазова позднее. Возможно, он собирался жить с этой женщиной? Строил с ней планы… Однако воля Раисы Зыбиной, «татаро-монгольского ига», шаг за шагом прибрала его к рукам. Даже в самой этой кличке, данной Вениамином Раисе, содержится намек на характер их отношений, ибо «иго» — то, что навязывается насильно, против воли…
Под сенью девушек в гимнастерках
Рае было нелегко захватить отца (как видите, добрый десяток лет прошел, пока Вениамин решился войти в загс для регистрации брака), а отцу было удобнее ускользать от супружеских уз, поскольку армейская служба его протекала в атмосфере искусства. Электротехник явился в армию с гитарой. Наряду со способностями к электротехнике в нем был несомненный музыкальный талант, хороший слух, и он обладал великолепной гитарной техникой. В противоположность большинству современных недорослей с гитарами, знающих три аккорда, Вениамин умел исполнять сложные музыкальные построения (кумиром его был известный гитарист Иванов-Крамской). Обхватив гриф гитары длинными сухими пальцами, отец заводил что-нибудь вроде:
«Учись играть, всегда будут любить девушки, — шутливо сказал он как-то подростку-сыну. — Давай я тебя научу, это легко!» Кажется, в тридцатые годы цыганщина не очень поощрялась, подумал сын. Кажется, она рассматривалась как «буржуазная отрыжка»?.. Однако что же за атмосфера была у них там, в родном городе отца, в Боброве, и потом в Лисках-Лисичках? Почему отец получился такой деликатный и такой… как бы это поточнее выразить… чувственно-трагический? Пытаясь мысленно глянуть в маленькие городки возле Воронежа, сын вспомнил, что это же земля прасола Кольцова, исконно русский поэтический плацдарм. Там, за самоварами, за кончиками косынки бабки Веры, не успевшей, но хотевшей «стать барыней», за бабкиным мизинцем, отставляемым при чаепитии, за фикусами, бегониями и геранями мелкой буржуазии рождались иногда вовсе незаурядные русские люди. Отец Вениамина Иван Иванович учился в одном классе с впоследствии знаменитым хирургом Бурденко…
Так что отец уехал в армию с гитарой. И, служа в армии, не перестал играть и петь. В конце концов эта боковая дорожка искусства привела его на должность «начальника клуба», самую странную армейскую должность, каковую возможно измыслить. Когда впервые отец стал «начальником клуба», сын сказать не может. Он помнит, что, когда он, сын, уже находился долгое время в сознательном состоянии, отец утерял должность начклуба, им стал его исконный враг «Левитин». Левитин этот (сын никогда так и не встретил его) представал ему из разговоров отца и матери большим злодеем, мифическим типом высоченного роста, чем-то вроде смеси Понтия Пилата с Полифемом. Каково же было его удивление, когда однажды отец принес домой фотографию: старший лейтенант Савенко и «Левитин» стояли рядом на сцене клуба. Слева от них находилась украшенная цветами трибуна, сзади — занавес, впереди — белый цветок в горшке. Оба улыбались, и Левитин поддерживал старшего лейтенанта под локоток. Левитин оказался… импозантным евреем, с крупным, морщинистым лицом. Он был старше отца или казался старше. То, что Левитин оказался евреем, почему-то поразило подростка. Вопреки твердому убеждению евреев, что все вокруг помнят о том, что они евреи, ни Эдик почему-то никогда не подумал, что носитель фамилии «Левитин» — еврей, ни родители его, говоря о кознях Левитина, о том, что он «подсиживает» Вениамина Савенко («Он подсиживает тебя, Вениамин!» — сказала мать убежденно, так как в тот момент Вениамин был начальником клуба), не упоминали его национальности. А кем был Левитин, когда отец был начальником клуба? Черт его знает! Из всех этих историй выясняется одно — что должность начальника клуба была хорошей должностью. И она переходила из рук в руки. Выбирали они, что ли, начальника? Отцу приходилось бороться с «хитрым Левитиным». Сын рано понял на примере отца, что бороться — не обязательно поносить и бить друг друга при встрече или не здороваться. Можно и улыбаться, взяв соперника под локоток. У каждого из нас, товарищи, есть в жизни свой Левитин. Иногда автору кажется, что его Левитин — это поэт Бродский…
Но с «Левитиным» автор забежал далеко вперед. Оставим его в покое и рассмотрим ряд фотографий еще военных годов. Фотографии пожелтели от времени и от того, что фотографическая техника тогда была говно… На фото в два, а то и в три ряда сидят и стоят участники самодеятельности дивизии. В первом ряду, нога на ногу, сапоги сияют, тоненький, в портупеях, погоны блестят, сидит его «папка». («Папка» называл он отца, когда был маленький и еще добрый.) Рядом с ним — девушка-баянист, за ней девушки с балалайками. В гимнастерках, пилотках, в армейских юбках и сапогах. Отец в центре группы на всех фотографиях, на него смотрят и по отношению к нему располагаются. Был ли уже тогда отец начальником клуба или еще просто организатором самодеятельности? Неизвестно. Но фотографий с девушками множество. Солдатки с баянами, солдатки без баянов, военные девушки эти все как на подбор «очаровашки». Выбирал ли их Вениамин, или они выбирались сами? На фото (большинство их затемненные, очевидно, самодеятельность размещалась или в очень зашторенных, закамуфляженных залах, которые невозможно было расшторить, или же в подвалах), несмотря на военную форму всех без исключения присутствующих, а может быть, благодаря ей, царит этакая атмосфера ночного клуба, какого-нибудь «Крейзи Хорс салуна» или «Распутина».
Можно себе представить, что мама Раиса, с ее характером, могла «вычистить» (как Сталин вычистил партию, а вдова Достоевского — его письма) из семейного альбома «неканонические» фотографии. Не может быть, чтобы у столь популярного лейтенанта не существовало фотографий, на которых он снят с одной девушкой. (А их в альбоме нет! Сохранились лишь групповые, с коллективом девушек.) Есть, впрочем, исключение. Он снят с двоюродной сестрой Лидией… Вот в каком обрезанном виде доходит до нас история, товарищи. Все апокрифы безжалостно уничтожаются, и нам достается урезанная, простая, как дважды два, версия. («Мы прожили в любви и согласии сорок четыре года», — пишет Раиса Федоровна… Семейная легенда вновь и вновь выставляется вперед, версия без изъяна, «Поль и Вирджиния». «Мама! — хочется воскликнуть автору. — Я знаю, что от вас с отцом правды не добьешься, ибо вы сами, оба поверили во введенную тобой правду, в узаконенный, единственный вариант семейного мифа. А мне интересен другой вариант. Это не разоблачение, но да, попытка ревизионизма, после твоей диктаторской чистки…»)
Много раз сын думал о том, что, может быть, его родители оказались друг другу вредны. Что отец его,
