двадцать лет службы он насмотрелся такого... Но странное дело, как развращает хорошее. Тот самый Турецкий, что несколько лет назад, задыхаясь, практически ослепнув от рези в глазах, с рваными ранами плыл среди крыс, использованных презервативов и фекальных отходов по канализационным лабиринтам, всего только две недели проведя в тихом городишке Гармиш-Партенкирхене, на юге инфантильной Баварии, сейчас вдруг испытал ужас, приближаясь к общественному туалету международного аэропорта. Он усмехнулся, подумав, что метод контрастов в следственной работе далеко еще не исчерпан.
Он автоматически, между прочим, сканировал окружающее пространство, задерживаясь чуть дольше на красивых девушках. Как их много в Шереметьеве-2! Летят ласточки на прикормку. Но что делать? На Западе с генофондом даже не проблема – катастрофа.
«А вот и наш клиент», – подумал Турецкий, надевая зеркальные очки. Здоровенный детина с фигурой бритого белого медведя остервенело терзал «однорукого бандита», поставив себе целью если не внезапное обогащение, то уж овладение рукояткой наверняка. Похоже, это были его не первые попытки получить все и сразу. Полосатая, под тельник, майка «гуляла», обнажая дракона с тремя головами. Причем головы существенно различались по авторскому стилю и яркости изображения. Особенно поражала одна, словно нарисованная неумелой рукой пятилетнего ребенка.
Раньше было проще. Все тупо кололи купола. А теперь что в голову взбредет. И что с такими делать? Чудовищный результат акселерации, радиации и пьяного зачатия. Молодые, лет по восемнадцать – двадцать, а уже по несколько ходок.
Турецкий улыбнулся, вспомнив вечно изумленное потное лицо огромного шумного старины Питера Реддвея. Проголодавшийся руководитель Антитеррористического центра тогда затащил его в «Макдоналдс». Вообще, его желудку было не важно, где питаться. Однако, испытывая время от времени приступы патриотизма, американец шел тратить евро в закусочные, контролируемые соотечественниками.
Войдя, он радостно увидел диванчик на троих посетителей и занял собой практически весь. Затем громко по-английски подозвал гарсона. В закусочной их, естественно, не держали.
– Алекс, вот ты все критикуешь нашу законодательную систему, – произнес он безо всякого повода, за– глатывая биг-мак целиком.
– Какую систему? Когда американцы научатся называть вещи своими именами? Власть доллара – вот и вся ваша законодательная система. У вас на одной чаше весов Фемиды преступление, а на другой – стоимость залога и гонорар адвоката. Решетка – удел нищих и жадных.
– И это очень правильно. Совершать преступления – слишком дорогое удовольствие. А законы экономики гласят: «Убыточный бизнес обречен на вымирание». Вчера ты показывал ориентировку на Зубова Ивана Ивановича, тридцать лет, пять судимостей, убийства, грабежи, изнасилования. С какого возраста в России наступает уголовная ответственность?
– Вообще с шестнадцати, но по целой куче статей, со сто пятой – убийство по сто шестьдесят первую – грабеж, с четырнадцати.
– А этот ваш Зубов? – вставил Реддвей между проглатыванием пятого и шестого сандвичей.
– В пятнадцать взяли за убийство матери своей подруги.
– Бедная девушка, – констатировал Питер, разворачивая восьмой бутерброд.
– Она мамашу и заказала. За шубку ценой около двухсот долларов, – уточнил Турецкий, заранее зная, что преступлений, способных вызвать истинное негодование, сопереживание, желание отдать свою кровь и последние деньги, для собеседника просто не существует.
– Тебе не кажется, что если бы он получил пожизненное за первое преступление, не имея, конечно, на счету десяти лишних миллионов долларов США, то остальные уже не совершил бы? Я начинаю понимать, почему у вас такой высокий уровень преступности.
– Что делать. Издержки, извини, демократии, – произнес Александр Борисович, пытаясь переложить часть ответственности за творившийся в стране бардак на представителей державы, в большей мере ответственной за это.
К детинушке подвалила девка. Боже мой! Лет пятнадцать, а уже с профессией. Уселась на колено и обняла. Начала что-то нашептывать.
«Да, Нинке послезавтра тринадцать. Сколько у меня в запасе? Два года, год? Потом приведет вот такого», – невольно обожгла мысль.
Из туалета вышел, заправляя рубаху в тренировочные штаны китайского производства, почти близнец игрока. Подошел к автомату. Схватил девку за шкирку и словно котенка отшвырнул метра на три. Она выдала не блещущий разнообразием набор ругательств и, прихрамывая, исчезла.
Турецкий выдохнул. Уверенно направился к двери, несколько огибая по дуге братков. Этим он убивал двух зайцев: удлинял время и не менял расстояние до источника звуков. В этом случае слух способен воспринимать информацию даже на очень далеких расстояниях.
– Как верзушник[1] – спросил татуированный игрок.
– Контора пишет, – ответил в тон ему вышедший из туалета.
– На том же месте?
– В четвертой. Берем на ханок[2]
– На характер[3] – прозвучал ответ.
Турецкий вошел. Огляделся. Две кабины из семи были заняты. Он зашел в ближнюю к выходу. Решил пока постоять. Грязь, вонь, ползающие микроорганизмы. В дальней кабине раздавались утробные звуки. Кого-то сильно рвало. Неожиданно раздался участливый голос:
– Что, мужик, хреново?
– Ой хреново... у-эээ... бу-эээ...
– Перепил? – опять уточнил голос неизвестного.
– Вообще-то пью я много, но... бвэээ...
– Не пьянею никогда, – зачем-то машинально добавил Турецкий, вспомнив любимую поговорку стажера Володьки Поремского. Он тогда был на пару лет старше своих однокурсников и с ходу попытался взять темп Грязнова и Турецкого со товарищи. Результат был плачевен.
Дверь раскрылась. Вошли «гриндеры». «Сапоги-убийцы», окрестил он их, едва эта обувь появилась у его нежного создания – дочки Нины. Всегда ценивший удобство и практичность, следователь Турецкий полжизни пробегал в простых кедах. Теперь же оказался безнадежно отставшим только потому, что не мог понять радости добровольного заключения тонюсеньких ножек в полуторакилограммовые колодки.
Сапоги остановились у двери. Кроссовки подошли к кабинке участливого мужика. Послышался резкий звон упавшего шпингалета.
– Ну что, козел? Мы тебя предупреждали?
– Ребята, не надо, – попытался попросить о чем-то мужчина, однако уверенности в голосе не присутствовало.
Послышалась легкая возня. Затем чавкающий звук удара по челюсти. Непривычный мужской плач. Надо было начинать действовать. Неожиданно раздался другой голос:
– Мужик, ты не прав. Надо вернуть.
Турецкий в помощнике не нуждался. Но раз так получилось... Он резко распахнул дверцу и рассчитанным движением, схватив правой за ремень, а левой за майку, забросил стокилограммовую тушу в промежуток между стеной и унитазом. Выбор был не случаен. Кроме того, что попасть туда было гораздо легче, чем вы–браться, это был еще и самый загаженный угол туалета.
Краем глаза успел отметить, что второй брателло совершает также акробатический кульбит, поэтому он не спеша сделал свое дело. Спустил воду. А уж затем спокойно вышел и растянул рот в улыбке. В дальнем углу между стенкой и унитазом брюхом кверху, задрав ноги вверх по стеночке, лежал второй бритоголовый, а напротив стоял, светясь синими глазами, отливая соломенными волосами, Владимир Поремский. В руках он держал, судя по диагонали штуки на три, ноутбук «Ровер».
– Александр Борисович! – воскликнул он, бросаясь навстречу.
– Володька! Ты какими судьбами? – направляясь к парню, воскликнул Турецкий.
Проскакивая мимо кабинки с жертвой преступления, Поремский сунул в его дрожащие руки компьютер.
– Возвращаюсь из очередного отпуска, – произнес он, стиснув Турецкого.
