— Я здесь, — не сразу из-за шума ответил Похабин.
— Похабин! — заорал, наливаясь гневом Иван.
— Чего? — с готовностью вскочил.
— Возьми людей и вздерни монстра статистика прямо на входе!
— Как так? — смертельно побледнел Тюнька, вдруг поняв что-то. Смутно, конечно, он подозревал, что впадает в заблуждение насчет больших наград и милостей, явленных ему из Санкт-Петербурха, но только сейчас что-то по настоящему понял. С чего бы действительно государю императору, Отцу Отечества, победителю в свейской войне, интересоваться монстром Тюнькой, слать наказы в Якуцк?
И повторил, еще сильнее бледнея:
— Как так?
— А ордер у меня, — громко объяснил Иван. — Лично государь приказал повесить указанного якуцкого монстра так, чтоб впредь дело знал.
— Так, может, это не меня? — с надеждою спросил Тюнька. — Может, это какого другого монстра?
— Тебя, тебя, — успокоил Иван. И заорал во весь голос: — Похабин! Возьми людей да вздерни дьяка в дверях!
Хмель гудел в Иване.
Дьяк глупый какой, а все ему верят.
Это всей деревне сколько получается лет? Две тысячи тридцать. А если сложить возраст всех покойных и живых русских людей, это же сколько лет окажется всей России?
А Похабин уже заломил дьяку руки. «Поистине государев человек», — вздохнул кто-то. А дьяк закричал страшно:
— Так я ж служил!
— А вот за добрую службу налейте дьяку. Полную чашу налейте! За добрую службу тебя хвалю, — сурово сказал Иван. И добавил беспощадно: — А как выпьет, повесьте!
Дьяку налили, он выпил и закричал совсем устрашено:
— Всем животом служил!
— Живота и лишаем, — сурово кивнул Иван. И махнул рукой: — Вешайте.
Сразу трое казаков дружно бросились на монстра, появилась веревка. Кабатчик запричитал:
— Да уведите на площадь! Там место есть. Зачем в кабаке? У меня и притолока низкая!
— Не медля, и здесь! — твердо приказал Иван.
Но вдруг все стихло.
Откинув ногой дверь, вступил на порог господин Чепесюк — квадратный чугунный человек с изрубленным лицом. Ледяной взгляд тусклых оловянных глаз неспешно следовал от одного казака к другому, и тот, на ком взгляд задерживался хотя бы на секунду, заморожено притихал, прикидывался совсем пьяным. Впрочем, кому и не надо было прикидываться, уже был пьян.
— Это как же так, барин? — один только кабатчик не растерялся. — Это почему здесь, барин? Видишь, как у меня низко? Гости ко мне придут, а в дверях повешенный!
Иван задумался.
Может, показалось ему, но в ледяном взгляде тусклых оловянных глаз господина Чепесюка опять, как когда-то в деревне, где дрался он с хорошими мужиками, уловил что-то такое… Ну, неизвестно, что… Может, одобряющее…
— Ладно, — разрешил. — Отпустите дьяка. Пусть садится за стол, потом повесим.
Кабатчик облегченно вздохнул.
Иван спал.
Снилась ему тундра-сендуха и ураса, крытая коричневыми шкурами олешков. В урасе катались, рыча, по полу неизвестный убивец и отец Ивана стрелец Крестинин. «Ударь его!» — кричал отец, возясь с взрослым убивцем, и отталкивая от себя ногой отощавшего злого парнишку. Иван, страшась отца, вновь и вновь кидался на сына убивцы, но только сорвал с него крест, а тот, извернувшись, ударил его ножом по пальцам.
Иван просыпался.
Отрубленный палец ныл.
Вот нет пальца, а ноет, как настоящий.
Сделав глоток из штофа, поставленного прямо на полу в изголовье низкой постели, Иван взглядывал в сторону невидимого слюдяного окошечка, вздыхал, снова проваливался в сон. «Он мне Волотьку Атласова должен!» — страшно кричал во сне думный дьяк Кузьма Петрович Матвеев. Почему-то такое же повторял, смеясь в усы, низкорослый, но неукротимый маиор Саплин. Совсем оловянными глазами вглядывался в происходящее квадратный господин Чепесюк. Просыпаясь, думал: вот казаки, говоря о Козыре, упирали на длинный рост, на его шепелявость. Конечно, это не тот человек, который в санкт-петербурхской австерии гораздый был махаться портретом государя махаться…
Потом казачий голова от города Якуцка прикащик Волотька Атласов явился во сне. Вот в жизни не встречал никогда этого прикащика, а сразу его узнал — крепкий, непокрытая русая голова, нагольный полушубок, сабелька на боку, весь синеглазый. «Говорил тебе, не режь, — сказал Атласов, грозя кривым сильным пальцем. — Теперь по ночам буду являться».
«Я, что ли, резал тебя?» — удивился Иван.
«А зачем так похож?»
«Так разве виноват в том?»
Атласов пожимал сильными плечами, русый, голубоглазый, упрямо качал головой:
«Буду тебе являться».
«Да почему мне? Я не Козырь. И не предсказывал мне такого старик-шептун».
«А где Козырь?»
«Откуда ж мне знать?»
«Найди!»
«Зачем?»
«Для моего спокойствия, — непонятно ответил Атласов. И спросил: — Данило-убивец где? Где убивец Анцыферов?»
«Говорят, убит… Сожжен камчадалами в специальном балагане…»
«А Григорий Шибанко?… А Алексей Посников?… А подлый Пыха?…»
«Не знаю… Говорят, их тоже зарезали…»
Атласов усмехался:
«Тебя, Иван, тоже зарежут».
«Зачем говоришь такое?»
«А чтобы помнил», — усмехался казачий голова.
«Не ходи ко мне больше, — попросил Иван, дуя на ноющий отрезанный палец. — Ты не к тому ходишь, прикащик. Я другой. Мне надо в Апонию. Я в Якуцк зашел по дороге».
«Служения наши различны, а Господь один…», — загадочно ответил Атласов.
«Да к чему ж это?» — совсем испугался Иван.
И проснулся.
Потянулся со стоном. Попытался, не вставая, ухватить рукой шкалик, но не нашел.
Тогда повернул голову.
Слабо мерцала свеча в подсвечнике. Напротив постели сидел на лавке монах в черной рясе, куколь с головы сброшен, длинные волосы подвязаны сзади хвостиком. Очень откровенно, даже с неподобающей жадностью присосался к шкалику Ивана, потом спросил:
— Нельзя ли чего поесть?
— Нет ничего, отче.
Иван смутился, но все же понял, что видит уже не сон, а настоящего монаха. Даже узнал его. Этот монах ехал под стенами Якуцка с сумою на груди и с ружьем за плечами. Из-под долгой рясы, поддернутой к седлу, выглядывала длинная сабелька. Оружие объяснил тогда так: плохие люди нападают на
