кипятили.
— А оно и вправду кипит, — объяснил маиор Саплин. — Так сильно кипит, что в воде можно варить мясо. Только такое мясо есть нельзя, все покрывается оно вредной накипью.
Смеясь, крикнул по-русски:
— Хочешь в Апонию, Сан?
И без того согбенный апонец, улыбаясь, начал кланяться быстро, как бамбук под ветром.
— Вот видишь, — безжалостно сказал маиор. — Ты, Сан, хочешь в Апонию, а пойдешь со мною в Россию, то есть совсем в другую сторону. Так жизнь, Сан, устроена. — Вздохнув, добавил: — Я вот шведа бил истово… Знал, когда победим — отдохну в деревеньке, непременно, считал, крепкую деревеньку получу от государя… А что на деле? На краю земли охраняю гору серебра… Так и ты, Сан. Плыл на бусе, хотел обобрать дикующих и быстро вернуться к себе в Апонию богатым, а тебя вон куда занесло!..
Пообещал:
— А занесет еще дальше!.. Повезу тебя, Сан, в Россию… В Санкт-Петербурхе представлю самому государю. Будешь учить русских гардемаринов апонскому языку. Мы скоро, Сан, широко распространимся по всему миру.
Мечтательно прикрыл неукротимые глаза:
— И по суше распространимся. И по морям… От Балтийских волн до сказочной Америки… И на юг, где моря теплые. Плохо, что ль, омыть пыльные сапоги в таких теплых морях?…
Выдохлись.
Особенно тяжело дался выход к морю, когда пришлось пробиваться сквозь молодой бамбук. Тропа заросла густо, часто терялась. Только куши Татал верно определял направление.
Но вышли.
На песчаном берегу оглушил унылый вопль чаек, нелепые вскрики сивуча, залегшего на близких камнях. Неожиданные порывы ветра срывали с волн пену, бросали в казаков. Зато на песке враз обнаружились следы.
— Здесь много прошло людей, — удивился Тюнька. — Будто с моря сошли, а потом снова ушли в море.
Маиор подтвердил:
— Верно.
И отрывисто приказал:
— Следить за берегом впереди!
Дьяк-фантаст еще больше удивился:
— Почему следить за берегом впереди? Следы-то с моря. И уходят обратно в море. Кто-то высаживался на берег, а потом отступил.
— Молчи, Тюнька! Думаешь, если не повесили, то тебе все можно?
Дьяк-фантаст не обиделся и не испугался, но, присматриваясь, удивился еще сильней:
— В сапогах топтались на берегу. В русских сапогах.
— Как в русских?
— А так… Видишь, вмятины?… — но на всякий случай уточнил у мохнатого проводника: — Твои родимцы в сапогах ходят?
Куши долго что-то объяснял, делал руками сложные знаки.
— Ну? — не выдержал Иван. — Что говорит?
— А он не говорит, он показывает, — развел руками Тюнька, почти ничего не понявший из взволнованных слов Татала. — Он показывает, что тут высаживались на берег не мохнатые.
Спросил Татала:
— Апонцы? — и, не дослушав, кивнул Ивану: — Может, апонцы…
— Тюнька! — покачал головой Иван. — Плохо служишь.
— Да почему?
— Возьми Агеева, следуйте впереди осторожно, как говорит маиор, заглядывайте за каждую скалу, за каждый каменный выступ. Увидите что подозрительное, сразу дайте отмашку. — А казакам приказал: — Ни звука!.. Тихо идти, на цыпочках!..
Далеко идти не пришлось.
Уже с первого поворота, оборотясь, прижав руку к губам, монстр бывший якуцкий статистик дьяк- фантаст Тюнька дал отмашку.
— Ну, чего там? — приблизившись, шепнул Иван.
— Голова лежит.
— Ты чё, Тюнька! Чё несешь такое?
Тюнька растерянно перекрестился:
— Вот те крест! — и присмирнел неожиданно: — Знакомая, кажись, голова.
— Как знакомая?
— Да Похабина, кажись, голова.
— Спятил?
Оттолкнув локтем дьяка-фантаста, Иван легонько глянул в щель между растрескавшимися, густо поросшими мхом камнями. Досадливо оттолкнул локтем прильнувшего сбоку Щербака.
За каменной осыпью, неряшливо попортившей низ обрыва, начинался долгий и широкий песчаный пляж. Ровный, как стекло, хорошо убитый, пляж тускло отсвечивал, как влажное зеркало. Море, вздыхая, накатывало на песок длинные плоские языки, взбивало мутную пену. Длинные языки, вкрадчиво шурша, с двух сторон, играючи, обходили голову Похабина, торчавшую так, будто Похабин вдруг в пески провалился. Еще полчаса, отметил про себя Иван, и захлебнется голова рыжего Похабина.
Сплюнул.
Как может захлебнуться мертвая голова?
А она мертвая?…
Иван присмотрелся, но крови нигде не увидел. Да и какая на песке кровь? Да и голову, выкатило, наверное, волнами.
Пожалел рыжего. Вот ведь как чувствовал рыжий. Вот сильно не хотел подниматься на борт бусы, плыть с монахом. Что случилось на бусе, если голову Похабина выкатило волнами на песок? Не могла голова сама оторваться.
Шагах в трех от рыжей головы Похабина остановилась, выбежав из-за камней, тоже рыжая лиса. Настороженно приподняла правую переднюю ногу, тявкнула, как собака, сделала неуверенный шажок.
Потом еще один.
Вытянув нос, жадно втягивала в себя влажные запахи.
Голова Похабина чихнула. Лиса отскочила, а Иван вздрогнул.
Чихнув, голова Похабина, обращенная бледным лицом в сторону Ивана, сморщилась жалобно, отплюнула набившийся в бороду песок, и выругалась. Да так кудряво, что лиса отступила еще на пару шагов. Иван перекрестился и спросил:
— Зачем ругаешься?
Голова Похабина медленно открыла глаза и снова выругалась.
Крепко сторожась, толкая друг друга локтями, часто кладя крестное знамение, казаки спустились на пляж и обступили голову.
— С небрежением жизнь творишь… — укорил Похабина Иван, останавливаясь над самой головой. — Когда-то сам говорил, что из чахотошных… — И догадался: — Стоя, что ль, вкопан?…
Голова моргнула, отплюнула песок и выругалась. «А говорил, убивать не будет! — услышал Иван хриплый сердитый шепот. — А говорил, что оставит жизнь!»
— Да кто говорил?
— А брат Игнатий.
— Да ты погоди, Похабин, — удивился дьяк-фантаст Тюнька, попытавшись за уши приподнять говорящую голову. — У тебя что, и тело есть?
Похабин обиделся:
