За тот час, что Эмиль простоял у изгороди, он заработал ни много ни мало целых пять крон и семьдесят четыре эре. Представляешь? Телеги ехали одна за другой, и Эмиль едва успевал притворить ворота, как их уже надо было снова распахивать. Крестьяне были в тот день в отличном настроении, и к тому же они торопились попасть на торг и были рады, что можно не останавливаться в пути. В благодарность за услугу все кидали Эмилю в кепку монетки — кто две, а кто пять эре. А некоторые даже раскошеливались на блестящую десятиэровую монетку, хотя потом, наверно, простить себе этого не могли.
Только хуторянин из Кроксторна разозлился, когда Эмиль захлопнул ворота перед его гнедой кобылкой.
— Эй, малый, чего затворяешь? — крикнул он.
— А как же я их открою тебе, если сперва не закрою? — удивился Эмиль.
— Да в такой день ворота должны стоять распахнутыми! — еще пуще разъярился возница.
— Дураков мало! — возразил Эмиль. — Пусть эта рассохшаяся скрипуха хоть раз в жизни мне послужит.
Хозяин Кроксторна замахнулся кнутом и не кинул Эмилю ни эре.
Когда все, кто отправился на торг, проехали через Катхульт и стоять у ворот больше не было смысла, Эмиль вскочил на Лукаса и поскакал на хутор Бакхорва таким галопом, что монетки в его кармане зазвенели, забренчали и зазвякали.
Торг был в самом разгаре. Люди теснились вокруг вытащенного из дома, расставленного и разложенного во дворе имущества. От яркого солнечного света каждая вещь казалась намного лучше, чем была на самом деле. На бочке, окруженной толпой, стоял глашатай и по очереди поднимал над головой то чашку, то сковородку, то продавленный плетеный стул, то еще какую-нибудь рухлядь. Ведь как бывает на торге: выкрикиваешь цену, которую ты готов дать за тот или другой предмет, и если не находится покупателя, предлагающего больше, то, скажем, диван или там качалка остаются за тобой.
Когда Эмиль влетел на взмыленном Лукасе во двор хутора, толпа так и ахнула.
— Гляди-ка, да это же малый из Катхульта! — забеспокоились люди. — Явился — не запылился! Пожалуй, самое время отправляться восвояси.
Но Эмиль приехал сюда не баловаться, а дела делать, и денег у него было столько, что просто голова кружилась. Не успев еще соскочить с Лукаса, он тут же предложил три кроны за колченогую железную кровать, которая ему и даром была не нужна. К счастью, какая-то старушка согласилась отдать за нее четыре кроны, и таким образом Эмиль был спасен.
Но он не унимался, с яростью назначал свои цены на все подряд и вскоре оказался владельцем трех предметов: во-первых, шкатулки, обитой выгоревшим бархатом, с крышкой, украшенной маленькими голубыми ракушками; во-вторых, здоровенной деревянной лопаты, которой сажают хлеб в печь; и в- третьих, старого ржавого насоса. Я должна тебе сказать, что никто во всей Леннеберге не дал бы за него и десяти эре, но Эмиль тут же выкрикнул: 'Двадцать пять!' — и ему вручили насос.
— Караул! — в ужасе завопил Эмиль. — На что он мне! Но было уже поздно. Хочешь не хочешь, а злополучный насос принадлежал теперь ему.
Подошел Альфред, потрогал шланг и расхохотался:
— Хозяин насоса Эмиль Свенсон! Поздравляю. Только объясни, на кой тебе эта штука?
— А вдруг нагрянет гроза, ударит молния, загремит гром и начнется пожар? — ответил Эмиль.
И в тот же миг действительно гроза нагрянула, молния ударила и гром загремел, во всяком случае, так сперва решил Эмиль. Но оказалось, это нагрянул всего лишь его папа, он схватил Эмиля за шиворот и принялся так его трясти, что у него волосы выбились из-под кепки.
— Ах ты, негодник! Совсем от рук отбился! — кричал папа Эмиля.
Он ходил вокруг хлева, приглядывая подходящую корову, когда к нему подлетела запыхавшаяся Лина.
— Хозяин, хозяин! — кричала она, еле переводя дух. — Эмиль сюда прискакал, он купил насос!.. Вы ему разрешили?
Ведь папа Эмиля и понятия не имел, что у мальчика завелись свои деньги. Он думал, что это ему придется платить за то, что сторговал его сын. И потому нечего удивляться, что он побледнел как полотно и даже задрожал всем телом, когда услыхал про насос.
— Пусти, пусти! Я уже заплатил за него! — кричал Эмиль. В конце концов ему кое-как удалось объяснить разгневанному отцу, что разбогател он, отворяя ворота на дороге у хутора.
Отец обрадовался, что Эмиль проявил такую находчивость и сам заработал несколько крон, но считал, что все равно не дело тратить их без толку.
— Я не позволю тебе швырять деньги на ветер, — строго сказал он. И потребовал, чтобы Эмиль тут же показал ему все, что купил.
Когда он увидел эти удивительные покупки, он опять пришел в ярость: старая бархатная шкатулка, которая решительно никому не нужна, да деревянная лопата для хлеба, точь-в-точь такая же, как у них дома, в Катхульте, — нечего сказать, нашел что купить! Но бессмысленнее всего был, конечно, ржавый насос.
— Заруби себе на носу раз и навсегда, парень, покупать надо только то, что тебе совершенно необходимо, — сказал папа Эмилю.
Конечно, папа прав, но как узнать, что именно тебе совершенно необходимо? Взять, к примеру, лимонад. Необходим он или нет? Эмиль, во всяком случае, решил: что-что, а уж лимонад ему совершенно необходим.
После отцовского нагоняя он печально слонялся по торгу и вот тут-то увидел под кустом сирени стол, на котором продавались пиво и лимонад. Владельцы Бакхорвы, всегда славившиеся предприимчивостью, привезли по случаю торга несколько ящиков всевозможных напитков из пивоварни в Виммербю и продавали их всем желающим.
Эмилю только раз в жизни удалось попробовать лимонад, поэтому он так и обрадовался, когда увидел, что тут его продают, а карманы его полны звонких монет. Подумать только, какое счастливое совпадение!
И Эмиль залпом выпил целых три стакана.
Но тут снова нагрянула гроза, ударила молния и загремел гром. Его папа, как на грех, оказался рядом, он снова схватил Эмиля за шиворот и снова принялся его трясти.
— Как ты смеешь! — кричал папа. — В кои-то веки заработал несколько эре и сразу же побежал распивать лимонад!
Но тут рассвирепел уже Эмиль.
— Я что-то ничего не понимаю! — завопил он в ответ, не скрывая своего гнева. — Когда у меня нет денег, я, понятно, не могу пить лимонад — не на что, а когда есть, мне почему-то нельзя его пить. Так когда же, черт возьми, мне его, по-твоему, пить?
Папа строго посмотрел на Эмиля и сказал:
— Приедешь домой, отправляйся прямо в сарай! — и, ничего не добавив, пошел к хлеву.
А Эмиль стоял и стыдился. Он и сам понимал, как плохо он себя ведет. И не только потому, что не послушался папы. Еще хуже было то, что он сказал 'черт возьми'. Это ведь ругательство, а на хуторе Катхульт ругаться было запрещено. Несколько минут подряд Эмиль сгорал от стыда, а потом купил еще лимонаду и угостил Альфреда. Оба они уселись отдохнуть на обочине дороги. Альфред уверял, что ничего вкуснее лимонада он в жизни не пил.
— Ты не знаешь, где Лина? — спросил Эмиль.
— Обернись, сам увидишь, — ответил Альфред. И правда, Лина сидела на траве, прислонившись спиной к изгороди, а рядом с ней расположился тот самый хуторянин из Кроксторна, который замахнулся на Эмиля кнутом. Эмиль сразу понял, что она забыла наставления его мамы, потому что то и дело заливалась громким неестественным смехом, как, впрочем, всегда, когда бывала на людях. Эмиль понял также, что она явно нравится этому крестьянину, и очень обрадовался.
— Подумай только, Альфред, вдруг мы выдадим Лину за этого малого! — сказал он с надеждой. — Тогда ты раз и навсегда от нее избавишься!
Как ты помнишь, Лина считала Альфреда своим женихом и собиралась выйти за него замуж, хотя
