— Я найду воду. — Не знаю, почему я ответил именно так.
— Ты бесчестный человек. И твой отец тоже. А я всегда свое слово держу! — крикнул он мне вслед, когда я тронул кобылу коленями. — Дедем. Стоять!
Услышав это, я пустил Кикшу галопом. Отсутствие воды ослабило ее не меньше, чем меня, но она не возражала, и мы помчались прочь. Я слышал громкий топот копыт Дедема у себя за спиной. «Это безнадежно», — подумал я, изо всех сил стараясь удержаться на спине Кикши.
Скакун Девара был сильнее моей кобылы, и я не сомневался в том, что они нас догонят. Передо мной стояли две цели: уйти от Девара и отыскать воду, прежде чем силы окончательно оставят Кикшу, ибо без нее мне домой не добраться. Я сжал ее бока коленями и направил назад по нашим следам, смутно понимая, что, выбрав этот путь, через два дня смогу найти воду. Человек может обходиться без воды и пищи в течение четырех суток. Так мне говорил сержант Дюрил. Однако по доброте душевной он всегда добавлял, что в действительности это маловероятно, поскольку в игру вступают усталость и напряжение, а тот, кто полагается на свой рассудок, не сделав за два дня и глотка воды, скорее всего, умрет от собственной глупости. Мне было совершенно ясно, что моя лошадка не выдержит обратного пути, как, впрочем, и я сам. С другой стороны, в голове у меня царила полная неразбериха — впервые в жизни я пытался спасти свою жизнь и, делая это, нарушил приказ отца. Оба этих соображения были для меня одинаково пугающими.
Мне не удалось уйти далеко, поскольку кидона почти сразу же бросился вдогонку за мной. Как я ни понукал Кикшу, ничего у нас не вышло, и вскоре Девара уже скакал рядом со мной. Я отчаянно цеплялся за гриву кобылки и прижимался к ее шее — а что еще я мог сделать? Увидев, как Девара вытащил свой клинок, я шлепнул Кикшу по крупу, но она уже не могла бежать быстрее.
Смертоносное оружие пронеслось у меня над головой, и я попытался лягнуть Девара, больше чтобы его отвлечь, нежели с какой-либо еще целью, но чуть сам не свалился с талди, когда она запнулась. Сверкающий в лучах солнца клинок снова возник у меня над головой, и Девара, верный своему слову, мастерски отсек мне кусок уха. При этом он задел кожу на голове, и я тут же почувствовал, как по шее потекла теплая кровь. Я взвыл от боли и ужаса, и воспоминание об этом вопле навсегда останется со мной. Охватившая меня паника мешала оценить, насколько серьезно ранение. Мне оставалось только, прижавшись к Кикше, продолжать мчаться вперед. Я знал, что мне не спастись и следующий удар «лебединой шеи» будет для меня последним.
Как это ни удивительно, но Девара меня отпустил.
Мне потребовалось совсем немного — или много? — времени, чтобы это понять. Я скакал вперед, рана отчаянно болела, а сердце с такой силой колотилось о ребра, что мне казалось, будто оно сейчас выпрыгнет из груди. Каждую секунду я ждал удара, который навсегда погасит для меня свет жизни. Кровь грохотала в ушах, и поначалу я не сообразил, что топот копыт Дедема постепенно стихает вдалеке. На всякий случай я с опаской посмотрел вбок, а затем оглянулся. Девара, не шевелясь, сидел на своем талди и смотрел мне вслед. Он смеялся надо мной. Я не слышал его хохота, даже не видел улыбки, но знал, что это так. Его презрение обожгло меня, а он поднял над головой свое страшное оружие и с надменным видом помахал другой рукой в воздухе.
Охваченный стыдом, весь в крови, я бросился прочь от него, словно дворняжка, которую пнули ногой. В моем организме уже не осталось жидкости для слез, иначе я бы разрыдался от охватившего меня стыда и унижения. Рана на голове довольно скоро затянулась и покрылась коркой, наполовину состоящей из пыли. Я продолжал двигаться вперед, не останавливаясь ни на минуту. Кикша теперь бежала медленнее, а у меня не осталось сил, чтобы заставить ее прибавить шаг. Некоторое время я пытался направлять ее по нашим следам, ведущим к шатру Девара, но мы почти сразу сбились с пути, а маленькая талди твердо решила, что будет так, как она считает нужным. Я не стал спорить, найдя себе оправдание в словах сержанта Дюрила, часто повторявшего мне, что я должен доверять лошади, если нет другого выбора.
К концу дня я полностью отдался на волю Кикши и был озабочен лишь тем, чтобы с нее не свалиться. Она едва передвигала ноги, а у меня кружилась голова. Над нашими головами с ярко-голубого неба проливало свое тепло неутомимое солнце. Голод, на время отступивший, вернулся, меня тошнило, и от этого пересохшее горло болело еще сильнее. Когда я следовал за Девара, мне казалось, что мы направляемся в какое-то определенное место, и, несмотря на все сомнения, я чувствовал себя в безопасности. Но вот теперь день сменился ночью, на небе показались звезды, и я понял, что заблудился.
Хуже того, я запутался в собственной жизни. Я ослушался и отца, и Девара. Я, не имевший их жизненного опыта, посчитал, что лучше, чем они, знаю, как следует поступить. Если я здесь умру, мне некого винить, кроме себя самого. Возможно, меня подвергли испытанию, желая проверить, на что я способен, а я сбежал. И если бы я попытался силой отнять у Девара воду, тот стал бы уважать меня за храбрость и дал бы мне напиться. Может быть, мое бегство показало, что я трус и заслуживаю смерти. Я останусь на этой равнине навсегда, мое тело станет добычей насекомых и птиц, а кости превратятся в пыль. Отцу будет больно и стыдно, когда Девара расскажет ему о моем малодушии. Охваченный безнадежностью, я продолжал ехать вперед.
На следующее утро Кикша нашла воду. Моей заслуги в этом не было никакой.
Тот, кто говорит, что на наших равнинах нет воды, правы лишь наполовину. Вода есть, но по большей части она течет под поверхностью земли и выходит наружу, только когда ее вынуждают особенности местности. Кикша нашла такое место. Каменистое русло, по которому она упорно шла, этой весной высохло, точно давным-давно обглоданная кость, но маленькая кобылка не сворачивала с выбранного пути, и в конце концов мы вышли к небольшому скоплению камней, выдавивших наружу воду. Я увидел крохотный заболоченный прудик размером не больше двух лошадиных стойл. Зеленая вода кишела жизнью.
Я сполз на землю, проковылял два шага и плюхнулся на живот прямо в эту жижу. Потом, опустив лицо в тонкий слой воды, начал потихоньку втягивать ее в себя, осторожно пропуская между зубами. Напившись, я продолжал неподвижно лежать, стараясь пропитать влагой разбухший язык и потрескавшиеся губы. Рядом со мной пила Кикша, время от времени она громко вздыхала и снова опускала голову в прудик. Наконец я услышал, как она с громким плеском вышла из воды и остановилась на заболоченном берегу, занявшись жалкой травой, растущей вокруг. Я ей позавидовал. Медленно поднявшись на ноги, я стер с лица и рук липкую грязь. Я чувствовал, как внутри у меня булькает вода — ее было столько, что меня едва не стошнило. Тогда я решил изучить наше крошечное убежище и сразу понял, что оно находится чуть ниже раскинувшейся вокруг равнины. Я даже слышал неумолчный шепот ветра у себя над головой, но сюда, вниз, он не залетал. Я замер на месте, и в пруду вновь закипела маленькая жизнь — завели свою нескончаемую песнь насекомые, над водой повисла стрекоза, красные лягушки, сбежавшие при нашем появлении, снова выбрались на поверхность. Яркие, точно капли пролитой крови, они украшали плавучие растения и толстый тростник на берегу. Они страшно ядовиты, и я обрадовался, что они прятались, пока мы пили. Когда я был совсем маленьким, одна из наших собак умерла только оттого, что взяла такую лягушку в рот. Даже трогать их опасно, после этого долго зудит и болит кожа.
Я сорвал и съел несколько знакомых растений — хоть что-то, чтобы притупить голод, но мне не удалось обмануть свой желудок, и он тут же начал жалобно ворчать. Я не смог найти ничего подходящего, чтобы прихватить с собой воду, и меня приводила в ужас мысль о том, что, пока я доберусь до дома, мне снова придется испытать мучительную жажду. Но настоящим кошмаром стало для меня видение неизбежной встречи с отцом, чьи ожидания я обманул. Эти печальные размышления снова привели меня к пруду. Я смыл запекшуюся кровь с шеи и уха, которое больше никогда не станет прежним и до конца дней станет служить напоминанием о моем бесчестье. До самой смерти, если кто-то спросит меня об изуродованном ухе, я буду вынужден рассказать, что это память о том, как я не выполнил волю отца и не сдержал собственное слово.
Маленький пруд окружали участки жесткой, пропеченной солнцем земли, свидетельствовавшие о том, как усох пруд после зимы. Я принялся изучать следы и увидел, что, когда земля была еще сырой, здесь побывал маленький кустарниковый олень, две другие цепочки следов указывали на большую кошку и дикую собаку. На краю потрескавшейся голой земли в тени мертвого деревца торчала
