опасаться Марины. Скорее он оберегал ее от себя, чем себя от нее. Если бы Маруська узнала, чем в действительности он занимается, она бы возненавидела его. Выполняемая Богданом работа человеку с Маруськиным складом ума показалось бы верхом безнравственности, жестокости и цинизма.
Если бы Марина когда-либо узнала правду о нем, о своей стране, о том, что происходит вокруг, ее представления о мире, порядке, законе и справедливости рассыпались бы, как карточный домик. Горящий в ней огонь держался на вере – на вере в людей, в закон, в правительство, в народ. Правда для таких, как она, опаснее яда. Правда безжалостно выбивает у них почву из-под ног, лишает их опоры, стимулов к действию, жизненных ориентиров. Вера в свое предназначение, в идеалы добра и справедливости питает Маруську так же, как христиан поддерживает вера в Христа.
Вера – это костыль, поддерживающий не умеющего ходить человека. Отними у него этот костыль – и он упадет. Некоторые, потеряв костыли, набивают шишки, но начинают передвигаться на своих ногах, другие способны лишь ползать или ковылять, третьи ушибаются насмерть.
Вера цементирует общество. Отсутствие веры – это анархия и распад. Именно поэтому людей, говорящих неугодную обществу правду в средние века сжигали на кострах, а в советское время расстреливали, гноили в тюрьмах или накачивали разрушающими личность лекарствами в психушках. Демократические общества избавлялись от правдоискателей своими, не менее эффективными способами.
Такая женщина, как Марина, никогда не сможет жить в мире недоговоренности и лжи. Для этого она слишком умна. Его правда смертельна для нее, а лгать всю жизнь женщине, которую он любит, он не хочет.
Уйти в ее мир и жить в соответствии с ее представлениями он тоже не сможет: он будет чувствовать себя, как орел, на всю жизнь запертый в тесном курятнике. Их любовь может существовать только в райской долине. Вне ее она обречена на затяжную мучительную смерть, а он слишком любит Маруську для того, чтобы заставить ее пройти через пытку агонией угасающих чувств.
Богдан наклонился над спящей Мариной и в последний раз прикоснулся губами к ее лбу. Потом он отыскал лечащего врача и, использовав свое искусство убеждения, под каким-то надуманным предлогом уговорил доктора скрыть от девушки его визит.
Выходя за ворота больницы, Пасюк обернулся и бросил прощальный взгляд на окно палаты, в которой лежала единственная женщина, которую он любил.
«Я делаю это ради тебя», – подумал Богдан.
– Выпьем за хороших людей, нас так мало осталось, – дрогнувшим от избытка чувств голосом предложил уже успевший с утра пораньше принять пару стаканчиков бормотухи Андреич.
– И не говори, – многозначительно кивнул головой сторож Хрум.
– Простите! Я немного задержался! – вбежал в подсобку запыхавшийся Денис.
– Небось, с девушкой своей всю ночь гулял, – подмигнул журналисту Биомицин.
– Да нет, просто на автобус опоздал, – покаялся Зыков.
– Знаем мы твой автобус, – усмехнулся Дубыч. – Ты с девушками-то поосторожнее. Гулять-то гуляй, а жениться вот не спеши. Как говорится: что на своей груди пригреешь, то всю жизнь шипеть и будет. Одного моего кореша на зону жена мотать срок отправила. Из квартиры решила его выписать. Сговорилась с любовником-ментом, напоила мужа, потом менту синяков наставила, ножом его царапнула, а нож мужу в руку вложила. Долбанули они мужика по башке, якобы мент его вырубил, а потом мент на суде заявил, что мой кореш напал на него с ножом. Жена свидетелем выступила. Семь лет бедолаге ни за что ни про что влупили. Пять уже отмотал, еще два отсидеть осталось. Говорит: выйду – замочу обоих. Только об этом и думает.
– Да. Человек сам пиздец своего счастья, – глубокомысленно произнес Андреич.
– Ты сегодня на лотки не поедешь, – сказал Глеб Денису. – Даю тебе выходной. Позвонишь Чупруну, а потом заскочишь к нему на Петровку, статью об убийстве генерала писать.
– Значит, это действительно оказалась Лада? – заволновался Зыков.
– Иди, звони. Колюня тебе все и расскажет, – усмехнулся Бычков.
– Считайте, что вам повезло, – мрачно глядя на Марину Александровну, – подытожил полковник Обрыдлов. – Убийство генерала раскрыто. Если бы не это…
– Простите, – тусклым голосом сказала Червячук. – Я себя не очень хорошо чувствую.
До Петровки она добралась только к вечеру. Весь день она носилась по Москве, безуспешно пытаясь напасть на след Богдана.
Иван Евсеевич скользнул взглядом по лицу Нержавеющей Мани. Выглядела майор Червячук, прямо скажем, не блестяще. Похудела, щеки ввалились, воспаленный взгляд, красные веки. Если так и дальше пойдет, она и впрямь себя до нервного истощения доведет.
– Послушайте, Марина, – сказал полковник и смущенно кашлянул в кулак.
Червячук удивленно посмотрела на него. Недолюбливающий ее Обрыдлов раньше всегда назвал ее исключительно по имени-отчеству.
Взгляд Ивана Евсеевича неожиданно смягчился.
– Когда вы ели в последний раз?
– Что?
– Вы сегодня что-нибудь ели?
– Д-да, кажется. Кофе утром пила.
Полковник покачал головой и достал из ящика небольшой бумажный пакет.
– Вот, возьмите.
– Что это?
– Бутерброды. Сыр, ветчина, огурцы и петрушка. Надеюсь, вы ничего не имеете против ветчины?
– Я… – растерялась Марина.
– Значит, так, – раздраженно рявкнул Иван Евсеевич, чуть ли не силой впихивая пакет в руки Червячук. – Если вы хотите и дальше работать в органах, то сейчас вы съедите этот бутерброды, отправитесь домой и как следует выспитесь. Разрешаю вам оформить три дня отпуска за свой счет. Надеюсь, за это время вам удастся привести себя в форму. И, пожалуйста, послушайтесь моего совета. Даю вам его не как начальник, а как отец почти взрослой дочери, которая каждую неделю умирает от новой неразделенной любви. Плюньте вы наконец на этого гребаного Пасюка. Плюньте и разотрите. Что, вокруг мало других мужчин? Неужели на нем свет клином сошелся?
Марина недоумевающе посмотрела на полковника, потом перевела взгляд на зажатый у нее в руке пакет с бутербродами и, неожиданно для себя, разрыдалась.
Погуляв по Красной Площади, Катя и Денис вышли на Кремлевскую набережную.
– Ты, наверное, уже проголодалась? – спросил Зыков.
– Немножко. Со всеми этими ужасами, которые ты рассказывал про Ладу Воронец и убийства, я совсем позабыла о еде.
– Минут через десять мы будем на месте. Ты когда-нибудь ужинала в китайском ресторане?
– Нет. Это в первый раз.
– Для меня это тоже будет в первый раз, – сказал Денис.
Выйдя с Петровки, Червячук не поехала домой отдыхать, как советовал ей полковник Обрыдов. Она не хотела возвращаться в свою унылую квартиру, чем-то напоминающую ее саму – старую, скучную, потрепанную, некрасивую.
Впервые за много лет Марина пожалела о своей старательно уничтоженной красоте. Если бы она только знала, что когда-либо встретит Богдана… Но она была уверена, что Синдбад исчез из ее жизни навсегда.
Все получилось до ужаса неправильно. Синдбад должен был встретить не старую, озлобившуюся на весь мир, опустившуюся толстуху, а стройную и элегантную даму, умную, успешную, счастливую и уверенную в себе. Может быть, тогда…
«Он преступник, – мысленно напомнила себе Червячук. – Преступник и убийца».
Жуя подаренные полковником бутерброды, погруженная в свои мысли Марина бездумно двигалась по улицам, не замечая ни витрин, ни пешеходов, ни проносящихся мимо машин. Немного постояв у ворот
