случится. Его это совсем не касается. Если молодую женщину собираются продать – продать, Господи сохрани! – самому отвратительному мужчине во всем Корнуолле, значит, так тому и быть. Джеймса это не касается.
Женщина все еще не поднимала голову. Она не представляла, какая судьба ее ждет. Не имела понятия. Джеймс оторвал взгляд от нее и посмотрел на мужа. Мужчина побледнел и выглядел так, как будто ему сейчас станет плохо от одного вида Большого Уилла. Однако он ничего не сказал.
Пора было уходить. Джеймс не имел ни малейшего желания смотреть конец этой отвратительной маленькой драмы.
Однако он все не уходил.
– Кто-нибудь даст больше? – повторил Моуди.
В животе у Джеймса кишки собрались в тугой узел. Взгляд его скользил по ухмыляющейся, смеющейся толпе, которую подстегивали ветер и возбуждение от торгов, как будто это какой-то языческий ритуал.
Джеймс еще раз глянул на привязанную женщину, неподвижную и дрожащую перед возбужденной толпой. Проклятие!
– Если больше никто не предложит цену повыше, то леди будет продана...
– Я даю сто фунтов!
Толпа издала возглас изумления, после чего повисла зловещая тишина. Верити Озборн Расселл подняла голову впервые с тех пор, как взошла на помост.
Сборище на рыночной площади оказалось несопоставимо меньше той чудовищной орды, какую Верити представляла себе. Она их, конечно, видела, когда Гилберт привел ее на площадь. Однако, как только ей на шею надели ошейник, все переменилось. Толпа росла и превращалась во враждебное, насмехающееся сборище. Посмотреть на этих людей означало для Верити тоже, что признать реальность всего происходящего, а она не могла решиться на это. Поэтому она твердо отказывалась поднимать глаза.
Верити казалось, что на нее уставились тысячи любопытных глаз, осматривающих ее с головы до пят, похотливо ощупывающих ее так же реально, как мерзкие руки аукциониста. Выкрики толпы настолько усилились, что Верити почувствовала, как усыхает под чудовищной тяжестью этого жуткого общего голоса.
И еще оглушительный грохот сотни металлических барабанов. В какой-то момент Верити почудилось, что все палки и ложки, которыми толпа долбила по котелкам, будут направлены на нее. Она всерьез опасалась за свою жизнь.
Однако теперь Верити больше не интересовала толпу. Все глаза повернулись в сторону высокого темноволосого мужчины, стоявшего позади собравшихся. По-видимому, именно этот человек предложил за нее сто фунтов.
Мужчина надел на голову черную шляпу с высокой тульей, и для толпы это словно послужило сигналом. Они расступились перед ним, как Красное море перед посохом Моисея. Мужчина не двинулся с места, но, казалось, смотрел прямо на Верити. Неодолимый трепет мрачного предчувствия пробежал у нее по спине. Кошмар еще не кончился.
– Ну что ж, – промолвил в тишине аукционист. Он больше не был живым, добродушно подшучивающим торговцем, голос его стал нерешительным, почти неестественным. – Сто фунтов от лорда Харкнесса.
Лорд Харкнесс? Он титулованный джентльмен? Благородный человек? Слабая надежда зародилась в душе Верити. Может быть, он пришел, чтобы прекратить эту чудовищную торговлю? Может быть, он настоящий джентльмен и не позволит продолжать этот кошмар? Может быть, он собирается привести Гилберта в чувство, заставить его осознать, что он делает? Нет. Пристальный взгляд незнакомца был сосредоточен на Верити. Не на беспутной толпе, которая над ней издевалась. Не на омерзительном аукционисте. Не на Гилберте. Его интересовала только Верити. Этот дворянин не спаситель. Он дал за нее свою цену. Он собирается купить ее.
– Не думаю, что кто-то даст цену больше, чем его милость, а? – сказал аукционист. Немного помолчав, он продолжил: – Леди продана лорду Харкнессу за достойную сумму в сто фунтов.
Продана. Верити снова охватил ужас, сердце бешено колотилось. Ее продали. Продали.
Это слово звенело у нее в ушах громче, чем стук десяти тысяч железных барабанов, заглушая все, что произошло раньше. Продана.
Это невозможно. Ради всего святого, ведь сейчас девятнадцатый век! Такого просто не бывает в наше время, в современной, просвещенной Британии!
И все-таки ее продали. Как лошадь в «Таттерсоллз». Как капор с витрины модистки или леденец в кондитерской. Как рабыню.
Верити услышала у себя за спиной, как с облегчением вздохнул Гилберт. Она продана, а ее муж чувствует облегчение. Потому что наконец от нее избавился? Потому что передаст ее дворянину, а не местному кузнецу? Или потому что получит сто фунтов вместо каких-то жалких двадцати?
Какая разница? Теперь все, что касается Гилберта, не имеет никакого значения.
Верити сосредоточилась на темноволосом незнакомце, проходящем к ней сквозь толпу. Шляпа затеняла его лицо, так что женщине не удавалось его как следует рассмотреть. Зато в его манере двигаться было нечто поразительное: почти угрожающая животная грация, властная самоуверенность. Лишающее сил молчание толпы сменилось приглушенным шепотом, когда он двинулся к возвышению. Те, мимо кого он проходил, смотрели на него разинув рты, широко раскрытыми глазами и отступали назад, как будто боялись оказаться слишком близко к нему. Соседи подталкивали друг друга локтями и шептались. Дети прижимались к родителям. Некоторые показывали на него пальцами и нервно хихикали.
Мужчина не обращал на их реакцию никакого внимания и продвигался вперед. Он выглядел заносчивым, надменным, и можно было предположить, что у них были основания его бояться.
Верити следила за его раздражающе медленным приближением, и каждая мышца ее и без того напряженного тела натягивалась еще сильнее, пока женщина не задрожала, как натянутая тетива лука. Она сделала едва уловимое инстинктивное движение к Гилберту, но от мужа для нее теперь не было никакой пользы. По правде говоря, от него и раньше не было толку. Тоненькие ниточки, которые прежде связывали их, ослабли в тот момент, когда Гилберт надел ошейник на ее шею, и вовсе порвались, как только было произнесено одно-единственное слово: «Продана».
Верити еще крепче сжала руки, напрягла локти и колени, пытаясь контролировать свое тело. Но чем сильнее она напрягалась, тем больше дрожала. Она не могла преодолеть себя и перестать трястись.
Мужчина все так же медленно шел через площадь. Верити услышала несколько приглушенных восклицаний:
– Лорд Хартлесс. Хартлесс (heartless) означает «бессердечный».
Аукционист же точно назвал его «Харкнесс».
Просто ее собственный страх переделал это имя в нечто устрашающее.
И тем не менее как же люди его боятся! Кто он такой? И неужели ее действительно, как отборный кусок конины, передадут этому странному мужчине, который, кажется, внушает ужас всем, кто его знает?
Продана.
Верити никак не могла остановить дрожь. Ее трясло всю: внизу, в животе, так, что даже тошнило, и вверху, в горле, не давая глотнуть. Она пыталась прекратить это, сдержать дрожь, но вышло даже хуже. Каждая мышца была настолько напряжена, что Верити начала ощущать липкую влагу испарины, появившейся от ее отчаянных усилий. Нижняя юбка прилипла к ногам, и тоненькая струйка пота стекала сзади по шее. Ветер остужал влажную кожу. Верити продолжала дрожать. Все ее тело неудержимо сотрясалось. Ей казалось, что остановить эту дрожь невозможно.
Надо взять себя в руки. Она не должна показать свой страх этому человеку, потому что, возможно, ему именно это и нужно. Она поплотнее закуталась в плащ.
Когда мужчина подошел к помосту, Верити впервые увидела его лицо. Оно было грубое, худое и хмурое. Тяжелые черные брови наползали на ярко-синие глаза, которые как будто пронзали ее насквозь и приковывали к месту. Когда мужчина наконец перевел взгляд на Гилберта, Верити прерывисто вздохнула. Сердце громыхало у нее в ушах. Конечно, он услышит и поймет, как она боится.
– Вы муж? – спросил мужчина низким голосом, правильно выговаривая слова.
Верити услышала у себя за спиной шарканье и ответ:
– Да.
– Вы хотите от нее избавиться?
– Да.
В этот момент Верити захлестнула волна злости, которая почти уничтожила страх. Если бы ей удалось, она бы развернулась и надавала Гилберту пощечин. Как он посмел избавиться от нее? Она никогда не хотела за него замуж. Этот брак устроили их родители, еще до того как Верити и Гилберт увидели друг друга. Откровенно говоря, за прошедшие два нескончаемых года у нее часто возникало желание избавиться от этого брака и от Гилберта. Однако она не позволила себе сделать это только потому, что ей так хочется.
– И вы продадите мне ее за сто фунтов? – спросил темный человек.
Гилберт сделал шаг вперед и оказался рядом с Верити. Не поворачиваясь, она скосила глаза в сторону мужа. Он снял шляпу и пятерней провел по своим светлым волосам.
– Ну... это... – Гилберт помолчал, пригладил волосы, снова водрузил на голову шляпу, повернув ее так, чтобы выглядеть дерзким, потом бросил взгляд на Верити. – За сто фунтов вы можете взять женщину, – сказал он. – Еще сто фунтов за ее вещи.
Верити услышала, как темный человек резко втянул в себя воздух.
– Еще сто фунтов? – произнес он с металлом в голосе.
– Это... это выгодная покупка, понимаете, у меня в экипаже сундук с ее вещами. За сто фунтов она может взять их с собой. Это честная цена. Одеть ее будет стоить дороже, не правда ли?
Темноволосый незнакомец смотрел на Гилберта с такой неприязнью, что мог, наверное, спалить его одним взглядом. Верити содрогнулась и крепче вцепилась в плащ.
Казалось, прошло несколько минут, прежде чем мужчина полез в карман плаща и достал
