Виржиния уверяла, что и так с ним счастлива. Лакке не знал, в состоянии ли он еще испытывать счастье, но Виржиния была единственным человеком, с кем он чувствовал себя абсолютно комфортно. Так почему бы им что-нибудь не придумать?
Лакке поставил пепельницу на живот, стряхнул пепел с сигареты, сделал затяжку.
Теперь она уж точно была единственной. С тех пор как Юкке… исчез. Юкке был своим человеком. Только его одного из всей их компании Лакке смело мог назвать другом. Все-таки ужасно, что тело пропало. Как-то это… противоестественно. Все должно быть, как заведено, — похороны, покойник, взглянув на которого можно заключить: да, вот лежит мой друг. И он мертв.
На глаза его навернулись слезы.
Сейчас ведь у всех столько друзей, люди разбрасываются этим словом направо и налево. А вот у него был один-единственный, и он лишился его из-за какого-то малолетнего подонка. И за что этот щенок его убил?
В глубине души он знал, что Гёста не врал и не выдумывал, да и тело Юкке, как ни крути, пропало без следа, но все это казалось таким бессмысленным… Единственным мало-мальски логичным объяснением могли быть наркотики. Вдруг Юкке ввязался в какую-нибудь темную историю и перешел дорогу кому не следовало? Но почему же он тогда ничего не сказал?
Прежде чем выйти из квартиры, он вытряхнул пепельницу, убрал пустую бутылку в кухонный шкаф, и без того забитый стеклотарой, так что ему даже пришлось перевернуть бутылку вверх ногами.
Он натянул куртку и вышел. Проходя мимо универсама «ИКА», послал Виржинии, сидевшей за кассой, воздушный поцелуй. Она улыбнулась, скорчила рожу и показала ему язык.
Под дороге домой на Ибсенсгатан ему повстречался парнишка с двумя здоровенными бумажными пакетами в руках. Пацан жил поблизости, но имени его Лакке не знал. Лакке кивнул ему:
— Не тяжело?
— Да нет, ничего.
Он поволок тяжеленные пакеты в сторону высоток. Лакке посмотрел ему вслед. Тащит — а сам аж светится от радости. Вот как надо. Принимать свою ношу с радостью.
Во дворе он замедлил шаг, надеясь встретить незнакомца, угощавшего его виски у китаезы, — он нередко выходил прогуляться в это время. Иногда наматывал круги по двору. Правда, вот уже пара дней, как его не было видно. Лакке покосился на завешенные окна квартиры, где, как он предполагал, незнакомец жил.
В другой раз.
Когда они подошли к кладбищу, уже смеркалось. Папина могила была расположена у самого спуска к озеру Рокста Трэск, и путь лежал через лес. Мать молчала всю дорогу до Канаанвэген — Томми сначала решил, что она скорбит по папе, но, когда они свернули на маленькую тропинку, шедшую вдоль озера, мама прокашлялась и сказала:
— Томми?..
— Да.
— Стаффан говорит, у него одна вещица пропала. Из дома. После нашего визита.
— Ну?
— Ты ничего про это не знаешь?
Томми зачерпнул горсть снега, слепил из него снежок и швырнул в дерево. Стопроцентное попадание!
— Знаю. Она у него под балконом валяется.
— Она для него очень важна, потому что…
— Я же сказал: валяется в кустах под балконом!
— И как она туда попала?
Перед ними расстилался заснеженный вал вокруг кладбища. Тусклые красные огоньки подсвечивали нижние ветки сосен. Кладбищенский фонарь тихо позвякивал в маминой руке. Томми спросил:
— У тебя хоть есть чем его зажечь?
— Что зажечь? А, фонарь!.. У меня есть зажигалка. Так как она туда…
— Уронил.
Перед кладбищенской калиткой Томми остановился и принялся разглядывать карту; каждая секция была помечена буквой. Папа был похоронен в секции «Д».
По большому счету, все это, конечно, дикость. Кто вообще такое придумал: сжигают человека, собирают пепел, закапывают в землю и называют это «Участок 104, секция „Д“».
С тех пор прошло почти три года. Томми смутно помнил похороны, или как уж там это называется. Вся эта канитель с гробом и толпой людей, которые то плачут, то поют.
Помнил только, что ботинки были велики, — он надел папины, и по дороге домой они то и дело соскальзывали. Помнил, что боялся гроба, сидел и смотрел на него все похороны в уверенности, что папа вот-вот встанет, оживет, но будет уже… другим.
Целых две недели после похорон ему повсюду мерещились зомби. Особенно в темноте ему казалось, что он различает среди теней осунувшееся существо с больничной койки, потерявшее всякое сходство с его отцом, которое идет к нему, протягивая руки, как в фильмах ужасов.
Страх прошел только после захоронения урны. Присутствовали при этом только они с мамой, кладбищенский смотритель и священник. Смотритель шел с торжественным видом, неся урну прямо перед собой, пока священник нашептывал матери слова утешения, и все это казалось таким жалким и смешным. Эта маленькая деревянная баночка с крышкой в руках у мужика в рабочем комбинезоне — будто все это имело хоть какое-то отношение к его
Но страх прошел, и со временем отношение Томми к могиле изменилось. Бывало, он приходил сюда один, садился и касался пальцами выгравированных букв папиного имени. Вот ради чего он сюда приходил. Банка в земле ничего для него не значила, но
Чужой человек на больничной койке, пепел в банке — все это был не его папа, но имя было неразрывно связано с отцом, каким он его помнил, и потому время от времени Томми приходил сюда и водил указательным пальцем по бороздкам в камне, которые складывались в имя: «Мартин Самуэльссон».
— Смотри, как красиво! — произнесла мама.
Томми оглядел кладбище.
Повсюду горели свечи. Это напоминало вид города из окна самолета. Редкие тени мелькали между надгробиями. Мама направилась к папиной могиле с фонарем, покачивающимся в руке. Томми смотрел ей вслед, и его вдруг охватила острая жалость. Не к себе, не к маме — ко всему сразу. Ко всем, кто сейчас бродил в снегу среди этих трепещущих огоньков. К этим невесомым теням, застывшим у камней, смотревшим на камни, прикасавшимся к камням. Все это было так… глупо.
Умер так умер. Больше нет.
И все же Томми послушно последовал за мамой и присел на корточки у отцовской могилы, пока мама зажигала фонарь. При ней прикасаться к буквам ему не хотелось.
Они немного посидели, глядя, как слабое пламя рисует причудливые узоры на мраморной плите. Томми не испытывал ничего, кроме стыда за то, что участвует в этой жалкой игре. Через какое-то время он встал и пошел домой.
Мать последовала за ним. Пожалуй, слишком поспешно. Уж кому-кому, а ей как раз полагалось все глаза выплакать, сидеть здесь целую ночь. Она догнала его, взяла под руку. Он не сопротивлялся. Они шли бок о бок и смотрели на озеро, местами покрытое тонким льдом. Если в ближайшее время не потеплеет, через пару дней здесь можно будет кататься на коньках.
Одна мысль вертелась у Томми в голове, как навязчивый гитарный аккорд.
