сочилась кровь; не так, как он это себе представлял — ровной линей, а цепочкой алых капель, которые на его глазах превращались в толстую кривую.
Эли подняла голову:
— Что ты делаешь?!
Все еще держа руку у лица, изучая ее, Оскар ответил:
— Это же просто. Эли, это совсем не…
Он протянул ей свою кровоточащую ладонь. Ее глаза расширились. Она изо всех сил затрясла головой и поползла назад, прочь от его руки.
— Оскар, нет…
— Да в чем дело?
— Оскар, нет.
— Это почти не больно.
Эли остановилась, не отрывая взгляд от его руки и продолжая мотать головой. Оскар протянул ей нож рукоятью вперед, держа его за лезвие.
— Если хочешь, можешь просто уколоть палец. А потом мы смешаем кровь. В знак того, что мы заключили союз.
Но Эли не брала нож. Оскар положил его на пол между ними, подставив ладонь под стекающие с другой руки капли крови.
— Ну, давай! Ты что, не хочешь?
— Оскар, я не могу… ты заразишься, ты…
— Ты даже ничего не почувствуешь…
По лицу Эли пронеслась призрачная тень, настолько преобразившая знакомые черты, что он опустил руку, забыв о каплях крови, падавших на пол. Он вдруг ясно увидел то самое чудовище, в которое они только что играли, и отпрянул назад, чувствуя, как боль в руке усиливается.
— Эли, что?..
Подтянув под себя ноги, она встала на четвереньки и, не отрывая взгляда от его руки, сделала шаг ему навстречу. Затем застыла, сжала зубы и прошипела:
— Уходи!
От страха у него на глазах выступили слезы.
— Эли, перестань. Хватит! Я больше не играю. Хватит! Эли подползла ближе, снова остановилась. Усилием воли она собралась и, пригнув голову к полу, закричала:
— Уходи! А то умрешь!
Оскар встал, попятился. Споткнулся о пакет с бутылками, со звоном опрокинувшийся на пол. Он прижался к стене, наблюдая, как Эли ползет к пятнам крови на полу.
Еще одна бутылка упала на бетонный пол и разбилась, а Оскар так и стоял у стены, глядя на Эли, которая высунула язык и начала облизывать грязный бетон там, куда упали капли крови.
Бутылка в последний раз звякнула и застыла. Эли все вылизывала и вылизывала пол. Когда она подняла на него глаза, нос ее был в пыли.
— Уходи… прошу тебя… уходи…
И снова вместо нее на него смотрел призрак, но, прежде чем окончательно преобразиться, Эли вскочила, бросилась по коридору, распахнула дверь в свой подъезд и исчезла.
Оскар продолжал стоять, что есть сил сжимая окровавленную руку. Кровь начала просачиваться сквозь пальцы. Он разжал ладонь, посмотрел на нее. Рана оказалась глубже, чем он думал, но была неопасной. Кровь уже начала сворачиваться.
Он взглянул на остатки крови на полу. Потом осторожно лизнул ладонь и сплюнул.
Ночное освещение.
Завтра утром ему оперируют горло и рот. Наверное, надеются, что он им что-нибудь скажет. Язык остался цел. Он пошевелил им в запечатанном рту, щекоча нёбо. Может, он даже сможет говорить, хотя от губ ничего не осталось. Вот только говорить он как раз не собирался.
Какая-то женщина — то ли полицейский, то ли медсестра — сидела в углу в нескольких метрах от него и читала книгу. Стерегут.
Он понимал, что представляет для них особую ценность, что они имеют на него большие виды. Небось копаются сейчас в старых делах в поисках других преступлений, в которых он мог бы оказаться повинен. Сегодня днем к нему опять заходил полицейский, чтобы снять отпечатки пальцев. Он не сопротивлялся. Какая разница?
Возможно, отпечатки пальцев и докажут его причастность к убийствам в Веллингбю и Норрчёпинге. Он попытался припомнить, как это было, не оставил ли он отпечатков пальцев или иных улик. Наверное, оставил.
Его волновало одно — что эти люди смогут через него как-то выйти на Эли.
Он все чаще обнаруживал в почтовом ящике записки с угрозами.
Кто-то из местных, работавший на почте, рассказал соседям, какие бандероли и фильмы ему приходят.
Пару месяцев спустя его уволили из школы, где он преподавал. Таким, как он, не место среди детей. Он ушел, хотя наверняка мог бы оспорить решение через профсоюз.
Никаких инцидентов в школе не было и быть не могло — он же не дурак.
Кампания против него все набирала силу, пока однажды ему не кинули в окно самодельную бомбу. Он выскочил из дома в одних трусах, стоял и смотрел, как пламя пожирает всю его жизнь.
Расследование затянулось, поэтому страховку он так и не получил. На свои скромные сбережения он купил билет на поезд и снял комнату в Вэкшё. И там приступил к планомерному самоуничтожению.
Он запил так, что уже готов был потреблять все, что под руку попадется. Спиртовой раствор от прыщей, денатурат. Он воровал в магазине виноградное сусло и дрожжи и выпивал раньше, чем это пойло настоится.
Он старался как можно больше времени проводить на улице, в каком-то смысле ему хотелось, чтобы «эти люди» видели, как он умирает, день за днем.
Однажды по пьяни он потерял осторожность и начал приставать к мальчикам. Его избили, забрали в полицию. Он три дня просидел в камере, выблевав все внутренности. Потом его отпустили. Он продолжал пить.
Однажды, когда Хокан сидел на скамейке на детской площадке, с бутылкой забродившего вина, появилась Эли и села рядом. Хокан спьяну сразу положил руку ей на колено. Эли не обратила на это никакого внимания, взяла лицо Хокана в свои ладони, повернула к себе и сказала: «Ты пойдешь со мной».
Хокан начал что-то нести про то, что в настоящее время такая красота ему не по карману, но как только позволят финансы…
Эли стряхнула его руку с колена, наклонилась к нему, отобрала у него бутылку, вылила ее содержимое и сказала: «Ты не понял. Слушай внимательно. Ты бросишь пить. Ты пойдешь со мной. Ты будешь мне помогать. Ты мне нужен. А я помогу тебе». После этого Эли протянула ему руку, Хокан взял ее, они встали и пошли.
Он перестал пить и поступил в ее распоряжение.
Эли снабжала его деньгами на одежду и новую квартиру. Он выполнял ее указания, даже не раздумывая, что она собой представляет — добро, зло или нечто третье. Эли была прекрасна, Эли дарила ему чувство собственного достоинства. И изредка — ласку.
Послышалось шуршание — сиделка перевернула страницу книги. Наверняка какое-нибудь бульварное чтиво. В «Государстве» Платона стражи были наиболее образованным сословием. Но это Швеция 1981 года,
