Описать это чувство было невозможно. Как тогда, в двадцать два года, когда ей сообщили, что отец упал с крыши летнего дома и сломал шею. Тогда она тоже ходила кругами, и не было на земле места, где бы она могла найти покой, забыться, не чувствуя боли.
Вот и сейчас было то же самое, только хуже. Чувство тревоги, беспокойство не отпускало ее ни на минуту. Она металась по квартире, пока совсем не обессилела и не упала на стул, уронив голову на кухонный стол. В отчаянии она приняла две таблетки снотворного, запив его глотком белого вина, отдававшего канализацией.
Обычно от такой дозы она мгновенно отрубалась, но сейчас лишь почувствовала страшную тошноту, и пять минут спустя ее вырвало зеленой жижей с остатками таблеток.
Она мерила комнату шагами, рвала газету на мелкие, мелкие клочки, ползала по полу, скуля от отчаяния. Доползла до кухни, дотянулась до бутылки вина, стоявшей на столе и опрокинула ее, так что та упала на пол и разбилась у нее на глазах.
Виржиния подняла острый осколок.
Не задумываясь вжала острие в ладонь. Боль принесла облегчение, чувство реальности. Рыбешки в ее крови устремились к болевой точке. Выступила кровь. Она поднесла ладонь к губам, лизнула, пососала, и беспокойство улеглось. Она заплакала от облегчения, ткнула осколком в другое место и принялась сосать. Вкус крови смешивался со вкусом слез.
Свернувшись на кухонном полу, прижав ладонь ко рту, она жадно сосала, как новорожденный младенец, впервые отыскавший материнскую грудь, и во второй раз за этот ужасный день она чувствовала облегчение.
Не прошло и получаса после того, как она поднялась с пола, подмела осколки и заклеила ладонь пластырем, как внутри снова зашевелилось беспокойство. Тут-то и заявился Лакке.
Проводив его и закрыв дверь, Виржиния вошла в кухню и положила конфеты в шкаф. Затем она села на стул и задумалась, пытаясь отыскать во всем этот какой-нибудь смысл. Растущее беспокойство мешало думать. Еще немного — и она снова начнет метаться по комнате. Она знала одно — в этот момент с ней никого не должно быть рядом.
Тем более Лакке. Она могла причинить ему боль, с этим своим лихорадочным беспокойством.
Видимо, она подцепила какую-то болезнь. От любой болезни есть лекарства.
Завтра она пойдет к врачу, он обследует ее и скажет: «Все ясно, у вас приступ того-то и того-то. Придется вас полечить тем-то и тем-то пару недель». И все наладится.
Она снова принялась ходить по квартире. Беспокойство становилось невыносимым.
Она колотила себя по рукам и ногам, но рыбешки снова проснулись и ничего не помогало. Она знала, что нужно делать. Она всхлипнула от страха боли. Но боль была мимолетна, а облегчение так велико…
Она вошла в кухню, взяла острый ножик для фруктов, вернулась в гостиную и села на диван, приложив лезвие к сгибу локтя.
Лишь бы пережить эту ночь. Завтра она обратится за помощью. Понятно, что так дальше продолжаться не может. Пить собственную кровь! Это же очевидно. Нужно что-то делать. Но до тех пор…
Слюна наполнила рот от одного предвкушения. Она полоснула ножом по руке. Глубоко.
Оскар накрывал на стол, а папа мыл посуду. Утка получилась — пальчики оближешь. На этот раз без дроби. Тарелки даже мыть было незачем — доев дичь и почти всю картошку, они начисто подчистили всю подливку хлебным мякишем. Это было самое вкусное — вылить на тарелку соус и макать туда куски пористого белого хлеба, мгновенно впитывающие в себя жижу и тающие во рту.
Папа не особенно кулинарничал, но три блюда — картошку с мясом, жареную селедку и морскую птицу — он готовил так часто, что уже набил руку. Завтра им предстояло готовить картошку с остатками дичи.
Перед ужином Оскар провел целый час в своей комнате. У него здесь была собственная комната — довольно убогая, по сравнению с их городской квартирой, но ему здесь нравилось. В городе у него висели плакаты, фотографии и всякая всячина, которая постоянно менялась.
Здесь же никогда ничего не менялось, за что он и любил эту комнату.
Она выглядела так же, как когда ему было семь лет. Стоило ему сюда войти, втянуть носом хорошо знакомый запах сырости, еще витавший в воздухе после спешной протопки, — как у него возникало ощущение, что время здесь стоит на месте.
Тут по-прежнему хранились комиксы про Дональда Дака и медвежонка Бамсе, собранные за несколько летних каникул. В городе он их больше не читал, но здесь — друroe дело. Он знал все истории наизусть и все равно их перечитывал.
Пока из кухни струились запахи, он лежал на своей кровати и читал старый номер комиксов про Дональда Дака. Дональд Дак, утята и дядюшка Скрудж отправились в далекую страну, где не было денег, и крышечки от успокоительного лекарства дядюшки Скруджа стали твердой валютой.
Дочитав комиксы, Оскар какое-то время провозился со своими блеснами, крючками и грузилами, до сих пор хранившимися в старой коробке для шитья, — подарок отца. Прикрутил новые крючки к донке — целых пять штук — и привязал наживку на салаку на лето.
Потом они поели и, когда папа домыл посуду, сели играть в крестики-нолики.
Оскар любил вот так сидеть с отцом: листок в клеточку на узком столе, их головы, склоненные над бумагой, почти касаются друг друга. Потрескивание огня в печке.
У Оскара, как обычно, были крестики, у папы — нолики. Папа никогда не поддавался и до некоторых пор был непобедим, хотя время от времени Оскару и удавалось выиграть партию. Но теперь они играли на равных. Возможно, благодаря тому, что Оскар так увлекся кубиком Рубика.
Одна партия занимала чуть ли не половину листка, и это было Оскару на руку. Он хорошо просчитывал ходы, запоминая подходящие клеточки, куда при определенной последовательности папиных ходов можно было поставить крестик, и выдавал нападение за защиту.
Этим вечером выигрывал Оскар.
Три партии подряд были обведены в кружок с буквой «О» посредине, и только одна маленькая, за которой мысли Оскара были заняты другим, была помечена буквой «П». Оскар поставил очередной крестик, получив вилку из двух четверок — очевидное поражение отца, ведь он мог перекрыть ноликом лишь одну из них. Папа вздохнул и покачал головой:
— Да, похоже, нашелся и на меня достойный противник.
— Похоже на то.
Формальности ради папа блокировал ноликом одну четверку, а Оскар поставил пятый крестик в оставшемся ряду, обвел партию в кружок и аккуратно вывел букву «О». Папа почесал щетину и вытащил новый листок. Поднял ручку.
— Ну, уж на этот раз…
— Мечтать не вредно! Давай, ты начинаешь.
Четыре крестика и три нолика спустя раздался стук. Дверь распахнулась, и в прихожей послышался топот — кто-то отряхивал снег с сапог.
— Здорово, мужики!
Папа поднял глаза от листка, откинулся на спинку стула и выглянул в прихожую. Оскар сжал губы.
Папа кивнул гостю:
— Входи, входи!
— Благодарствую.
Мягкие шаги, будто кто-то шел в шерстяных носках по коридору. Через минуту в кухню вошел Янне со словами:
