Несмотря на конец весны, здесь ничто и никогда не зацветет, разве что Макферсон соизволит завезти сюда землю. Совершенно непонятно, почему кому‑то взбрело в голову здесь поселиться, однако Линкольн увидел новые постройки, не такие большие, как старая крепость, но все же и там были свои хозяева. Очевидно, у Макферсона, кроме огромного выводка сыновей, были и другие родственники.
Здесь царила тишина, насколько мог припомнить Линкольн, вполне обычная для этого места. Если случайному человеку не попадался на глаза кто‑то из отродья Макферсонов, можно было считать это место заброшенным. Правда, в зимние месяцы поднимавшийся из труб дым свидетельствовал о том, что здесь все же живут. Но теперь вокруг не было ни души.
Линкольн никогда не был в доме, вернее, его туда не приглашали. Впрочем, вряд ли кто‑то из соседей удостаивался подобной чести. И все же он не раз стучался в эту дверь, чтобы вызвать на улицу приятелей. Правда, они никогда не говорили об отце. Не то что посторонние люди, совершенно не знавшие семейство Макферсонов.
Воспоминания об этих счастливых временах больно ранили душу. Однако здравый смысл возобладал, и Линкольн повернул коня, прежде чем кто‑то его заметил. Но воспоминания не хотели уходить. В памяти всплывали вещи, о которых он не думал годами.
Рассеянно хмурясь, он свернул с южной тропинки, ведущей домой, на восток, туда, где он много раз бывал в детстве.
Пруд был на прежнем месте. Развалины сарая неподалеку служили единственным признаком того, что кто‑то когда‑то здесь жил. Правда, и прудом это трудно назвать, скорее, огромная яма, где собиралась никогда не высыхавшая дождевая вода. Несколько поросших мхом кирпичей позволяли предположить, что яма век или два назад служила кому‑то подвалом.
Еще одна сценка пришла на ум. Ему тогда было лет восемь. Стоял чудесный денек, один из самых жарких за короткое лето. Погода в этой местности обычно была не настолько теплой, чтобы детям требовалось охладиться, но на этот раз вспотевший Линкольн вспомнил о маленьком пруде, на который набрел в своих скитаниях, и решил пару раз окунуться. Правда, он еще не умел плавать, но пруд был глубоким только с одной стороны, и он решил держаться подальше от этого места.
Однако оказалось, что не он один такой сообразительный. В воде уже плескалось несколько братьев Макферсон. Изголодавшись по общению со сверстниками, Линкольн пришел в восторг и немедленно предложил им дружбу. Трое высмеяли его, но четвертый, Дугал, которому в то время тоже было восемь, тут же согласился, и они стали лучшими приятелями.
Постепенно Линкольн познакомился со всеми братьями. Как и те, кто был с Дугалом у пруда, они не были столь открытыми и сначала не слишком стремились принять мальчика в свой круг, но прошло не так много времени, прежде чем он посчитал их своими друзьями. И как же быстро они превратились в злейших врагов!
Занятый своими мыслями, Линкольн почти добрался до пруда, прежде чем сообразил, что он не один. На берегу расположилось целое семейство: женщина, сидевшая у края воды, присматривала за двумя весело плескавшимися девчонками. Чуть поодаль, в высокой траве, дремал мужчина. Жена то и дело шикала на дочек, вероятно, опасаясь, что они разбудят отца.
Линкольн никогда не видел взрослых людей в этих местах, но, разумеется, за много лет произошло немало перемен, тем более что здесь теперь живет больше народу, чем прежде. И с его стороны будет откровенной грубостью уехать, не обменявшись с ними ни единым словом, хотя он был не в настроении беседовать с посторонними. Но может, ему удастся незаметно скрыться, прежде чем его заметят?
Он остановил лошадь футах в пятнадцати от пруда. Женщина сидела спиной к нему, дети погрузились в воду так глубоко, что торчали только их головы. При этом они подняли такой шум, что наверняка его не видели. Что ж, тем лучше, можно попробовать потихоньку скрыться.
И тут лошадь заржала.
Линкольн вздохнул и сполз с седла.
Женщина повернула голову в его сторону, чтобы получше рассмотреть незваного гостя.
— Здравствуйте. — Очевидно, решив быть вежливой до конца, она встала и приветливо улыбнулась. Линкольн оцепенел от удивления. Рука застыла на луке седла. Забыв вынуть ногу из стремени, он буквально примерз к земле. В голове упрямо вертелась одна мысль: тот, кто сейчас дремлет в траве, — до чертиков везучий ублюдок. Самый удачливый в мире.
Для женщины она была очень высокой: по его прикидкам, до шести футов ей не хватало трех‑четырех дюймов. И одета в простое деревенское платье: коричневая юбка без всяких признаков шлейфа, строгая белая блузка с длинными рукавами — ни оборочек, ни кружев, ни воланов, крепкие башмаки для прогулок, — эти небогатые люди явно притащились сюда пешком, — и клетчатая шаль, повязанная по бедрам и взятая на случай дождя.
Судя по одежде, она простая сельская бабенка, и к тому же бедная. Наличие мужа и детей предполагало, что Линкольну следовало бы думать о чем‑то другом, и, уж во всяком случае, не о том, каковы на вкус ее мягкие губы.
И дело не только в росте, который он находил крайне интригующим, — Линкольн никогда не держал в объятиях такую великаншу, — но и во всем остальном. Короче говоря, он никогда еще не испытывал к женщине столь мгновенного и сильного влечения. Да, она смазлива, но он видел и покрасивее. Фигуру вовсе нельзя назвать роскошной, скорее уж тощей, но рост искупал все, не говоря об изящных изгибах бедер и груди, способной заполнить мужскую ладонь. А вот лицо… необыкновенное. Не слишком выдающиеся скулы, ямочки на щеках, деликатно изогнутые брови, похоже, не знавшие краски. Губы узковаты, но наверняка набухнут под страстными поцелуями. Глаза — светло‑зеленые, как два сверкающих камушка — составляли эффектный контраст с темными волосами.
Может, именно эти волосы, длинные, распущенные, взлохмаченные ветром, беспорядочно спутавшиеся, придавали ей чувственный, земной вид обольстительницы, только что вставшей с постели после ночи любви. Поразительный цвет: каштаново‑рыжий, почти черный, с легкими отблесками красноватого золота. Неудивительно, что у него перехватило дыхание: слишком неожиданным и сильным было настигшее его вожделение.
Наверное, именно ошарашенный вид человека, забывшего вынуть ногу из стремени, вызвал ее звонкий смех.
— Если вы немедленно не скажете что‑нибудь, я посчитаю, будто у меня выросло третье ухо. Вы здесь недавно, верно? Или просто приехали в гости?
— Нет… то есть да.
Ему наконец удалось поставить на землю вторую ногу. Правда, Линкольн с досадой ощутил, как стало жарко щекам. Ее мягкий шотландский выговор показался ему очаровательным. Он часто слышал его от других женщин и уже, казалось, должен бы привыкнуть, но в ее устах он казался сладчайшей музыкой.
Линкольн медленно зашагал к ней, чувствуя, как колотится сердце.
— Собственно говоря, я в самом деле приехал погостить, хотя раньше жил в нескольких милях к юго‑востоку отсюда.
— Неужели? — удивилась незнакомка. — А я считала, что знакома с каждым на двадцать миль в округе.
— О, это было давно. Вы скорее всего еще не появились на свет, когда я уехал, и, уж во всяком случае, были слишком молоды, чтобы знать всех соседей.
На вид ей казалось не более семнадцати‑восемнадцати, но на самом деле она, должно быть, старше, если уже родила двоих, причем, судя по хихиканью, эти проказницы давно уже вышли из пеленок. Правда, он до сих пор не рассмотрел девочек как следует: из воды по‑прежнему высовывались только их головки.
— Вполне возможно, сэр. Трудно не согласиться, видя ваш почтенный возраст. Да вы раза в три меня старше.
Линкольн не поверил ушам. Она склонила голову так, что густые локоны скрыли лукавую улыбку.
Он недоуменно моргнул. Господи Боже, она видит его впервые и все же не устояла перед искушением поддразнить. Как очаровательно, и до чего же приятно встретить женщину, которая при первом знакомстве не жеманится и не поджимает губы с чопорным видом! Он бы вполне мог оскорбиться. Но она, по‑видимому, не принимала в расчет такие тонкости, а если и принимала, то не обращала внимания.
Девушка откинула волосы, ничуть не пытаясь кокетничать или обольщать, хотя и без того производила на Линкольна неотразимое впечатление. Губы все еще изгибались в лукавой улыбке, от ямочки на щеке невозможно было отвести глаз. Ему смертельно хотелось погрузить в нее язык, пока он будет ласкать ее хозяйку, так, что… Черт побери, он что, рехнулся?!
Линкольн поспешно отвел глаза, боясь, что сотворит что‑то несусветное вроде того, что поцелует незнакомку на глазах ее же семьи. Он не волочится за замужними женщинами. Никогда и ни при каких обстоятельствах, И всегда держался этого принципа… до этой минуты.
Он посмотрел в сторону девочек и заметил их любопытные взгляды. Обе светловолосые, очень хорошенькие, лет семи‑восьми, и не похожи ни на мать, ни на отца, если судить по тому, что из‑под надвинутой на лоб шляпы выбивались черные волосы. Семь или восемь? Ничего не скажешь, видно, она выскочила замуж едва ли не ребенком!
Вид девочек на несколько секунд отвлек его от мыслей обольстить их мать.
— Что же, — признался он, оборачиваясь к женщине, — это было девятнадцать лет назад, и мне тогда только исполнилось десять, что делает меня не таким уж седовласым старцем.
Снова взрыв смеха, на этот раз восторженный. Очевидно, ей понравилось, что он вступил в шутливую перепалку.
— Вы уверены, сэр? Арифметика никогда не была моей сильной стороной.
— Совершенно, и, уж разумеется, я не в три раза вас старше, если предположить, что вам сейчас чуть больше девяти.
— О, намного больше!
— Кстати, меня зовут Линкольн Бернетт, — улыбнулся он.
— Мелисса Макгрегор.
Она протянула руку решительно, совершенно по‑мужски, вместо того чтобы, как подобает дамам, царственным жестом подать ему. Но он тем не менее пожал тонкие пальчики, сгорая от желания поцеловать их. К сожалению, поцелуи рук давно вышли из моды и служили, скорее, очевидным признаком взаимного притяжения. Оставалось надеяться, что он не выдаст своей внезапной заинтересованности.
Линкольн с сожалением отпустил ее. Теперь, когда требуемые формальности выполнены, ему следовало бы уехать, но вместо этого он неожиданно для себя спросил:
— Значит, вы живете неподалеку отсюда?
Ему вообще не стоило спрашивать, тем более что не очень‑то и знать хотелось. Наверное, потому, что Линкольн боялся поддаться искушению и попытаться снова ее разыскать. Будет куда лучше, если они никогда больше не встретятся.
— Нет. Крегора куда дальше к югу. Я приехала к дедушке на пару деньков. Это он здесь живет.
Название Крегора ничего ему не говорило, но он смутно припомнил, что небольшая ветвь клана Макгрегоров действительно жила в старом разрушенном замке в девяти‑десяти милях к юго‑востоку от дома Россов. В своих детских скитаниях он не отваживался забираться так далеко.
— В этом пруду я учился плавать, — признался он, все еще не решаясь уехать. — И встретил здесь друга, который показал, как это делается, правда, после немилосердных издевательств над моей неуклюжестью.
— Как интересно! — удивилась она. — Мой дядя Джонни привел меня сюда именно с той же целью. Мне тогда было шесть. Куда легче учиться в стоячей воде, чем в океане. С тех пор я беру с собой кузин, чтобы тоже научить их плавать.
Странное занятие. Тащить за собой детей так далеко, чтобы преподать совершенно ненужную для женщин науку. Разве что в их семье все рыбаки… Кузины?!
Он снова присмотрелся к девочкам. И в самом деле, ничего общего с Мелиссой. И если именно она их мать, значит, она гораздо старше, чем кажется.
— Они не ваши дочери? — неожиданно для себя выпалил Линкольн.
Девушка проследила за направлением его взгляда, и зеленые глаза снова зажглись весельем, хотя на этот раз она не рассмеялась вслух.
— А я‑то была уверена, что сумела убедить вас, будто мне всего десять! Думаю, дед просто взбесился бы, начни я вдруг рожать детей, не успев побывать у алтаря!
Что это с ним творится? Он опять краснеет от смущения, как зеленый юнец, и одновременно готов прыгать от радости. Она не замужем! И вполне доступна… для более близкого знакомства!
