воздух, он ощутил, как обмякла в его объятиях Саммер, и понял, что она дрожит. Странно. Неужели это очередная женская уловка? Разве она уже не достаточно поиграла с ним, давая понять, что не собирается выполнять своего обещания?
Джеймс отстранился и изучающе посмотрел на девушку. Ее глаза были закрыты, а слегка припухшие от поцелуев губы дрожали. Грудь Саммер вздымалась, словно она долго бежала. Ее длинные шелковистые ресницы отбрасывали тень на покрытые румянцем щеки, а сердце гулко стучало.
– Я хочу тебя, – хрипло пробормотал Джеймс и наклонился, чтобы снова поцеловать ее.
Саммер не могла отвернуться, не могла пошевелиться. Она могла лишь чувствовать, и ей казалось, что все ее тело ниже шеи – какое там, ниже бровей – было охвачено странным пожаром, от которого вспотели ладони, а в бедрах появилась мучительная тянущая боль. Хотя нет, сосредоточие боли находилось не в бедрах, а в том самом сокровенном месте, которому не было названия в ее словарном запасе. На самом деле в течение последних пятнадцати лет она старалась не обращать внимания на само его существование, но теперь игнорировать происходящее было невозможно. Теперь нечто внутри ее пульсировало, ныло и странным образом отвечало на призыв мужчины, а Саммер совершенно не знала, что должна сделать в ответ.
Обмякнув в его руках, слыша стук его сердца и прерывистое дыхание, Саммер замерла в нерешительности. Ее голова беспомощно запрокинулась назад, когда Джеймс целовал ее шею, губы, подбородок, грудь... Джеймс отбросил в стороны полы ее плаща, затем спустил вниз отороченный кружевом лиф платья и взял в ладони трепещущие, увенчанные темно-розовыми сосками полушария. Он осторожно коснулся их подушечками пальцев, а потом, втянув губами, провел по ним языком. Саммер задрожала. Она даже не поняла, когда начала хныкать, как обиженный ребенок.
Когда Саммер ощутила у своего живота пульсацию твердой, настойчивой плоти мужчины, она не смогла даже пошевелиться. Она не смогла бы оттолкнуть его от себя, даже если бы от этого зависела ее жизнь. Нестерпимый жар окутывал ее, словно облако, заставляя прильнуть к обнимавшему ее мужчине, позволить ему держать себя в объятиях, целовать себя, позволить своему телу отвечать на его ласки неведомым доселе образом. В затуманенный рассудок Саммер прорвалась мысль, что она сходит с ума. Наверное, так и было, потому что другого объяснения ее поведению не существовало.
Девушка еле слышно простонала.
Услышав ее слабый, вымученный стон, Джеймс понял, что Саммер станет его, если он этого захочет. Ему стоило лишь подхватить ее на руки, отнести на постель, а потом сделать то, чего он желал с того самого момента, как она вошла в маленький унылый трактир Пирфорда. Он мог снять с нее всю одежду, расцеловать каждый дюйм ее тела, а потом раскинуть в стороны изящные бедра, погрузиться в глубины ее лона и оставаться там так долго, как ему того хотелось...
И вдруг, собрав оставшуюся волю в кулак и вспомнив о чувстве собственного достоинства, Саммер выдохнула сквозь пересохшие губы:
– Мне кажется, я сошла с ума...
Всего нескольких слов оказалось достаточно, чтобы спастись. Джеймс поднял лицо, моргая затуманенными страстью глазами, и, осознав смысл сказанного, содрогнулся всем телом. Его внезапно разобрал безудержный смех, и он с трудом подавил его.
– В самом деле?
Он приподнял подбородок Саммер и легонько похлопал ее по щеке, чтобы она открыла глаза. Обрамленные золотистыми ресницами, они были подернуты поволокой, и Джеймс улыбнулся:
– Почему вам кажется, что вы сошли с ума?
– Потому что... – Ее еле слышный печальный голос на мгновение затих, но потом девушка собралась с силами, чтобы закончить: – Я не в состоянии думать. Я могу только чувствовать.
– Но ведь это не так уж плохо.
– Плохо, когда испытываешь странные ощущения в тех местах, о существовании которых даже не подозревала, – угрюмо произнесла Саммер и снова закрыла глаза. Она прильнула к Джеймсу, и он ощутил, как дрожат ее ноги; однако это нисколько не остудило его пыл.
Наивная открытость Саммер удержала его от желания сделать с ней то, чего требовало тело. Джеймсу даже начало казаться, что они выбрали не слишком удачный момент, и собственная нерешительность повергла его в изумление.
– Видите ли, обычно я не веду себя подобным образом, – произнесла Саммер, и он ощутил ее теплое дыхание на своей коже даже сквозь ткань рубашки.
– В самом деле? – Джеймс поцеловал девушку в лоб. – А как вы обычно ведете себя, когда вас целует мужчина?
– Не знаю. Вы первый.
Джеймс замер.
– Я был первым мужчиной, который вас поцеловал?
– Нет, вы были первым, кто заставил меня вести себя подобным образом.
Все предельно ясно. Она давала понять, что переходила от одного покровителя к другому. Джеймс не раз замечал, что женщины, использовавшие свои прелести в обмен на безбедное существование, редко получали удовольствие от любовных утех – для них это был своего рода бизнес, поэтому и пылкую страсть они изображали по-деловому, что никогда не импонировало Джеймсу и оставляло его безразличным. Он никогда не сочувствовал купленным женщинам. До этого самого момента.
Теперь, когда Саммер каким-то образом напомнила ему его любимую сестру с ее трогательной храбростью и горячими вспышками гнева, Джеймс не мог овладеть ею до тех пор, пока она сама не попросит его. Как бы обрадовалась Кэт, если бы узнала об этом!
Продолжая крепко сжимать девушку в объятиях, Джеймс слегка отстранился, чтобы успокоить свою плоть. Панталоны, обтягивающие его бедра, сжимали чресла, словно тиски, доставляя боль и неудобство. Мужчинам редко удавалось сохранить свои сокровенные желания в тайне. И кто из законодателей моды решил, что столь явное выставление мужских достоинств напоказ модно? Джеймс с раздражением подумал, что подобная мысль наверняка пришла в голову какой-нибудь жестокой женщине.
