В соседнем опорном пункте тоже все было уже тихо.Противник и там пытался переправиться через реку, но безуспешно: слишком хорошую позицию занимал пулемет Мяятти. Яловаара пошел его проведать.
Помощник Мяятти, новобранец, был вне себя от радости, сам же Мяяття с равнодушным видом курил. Яловаара поблагодарил его, но Мяяття и виду не подал, что доволен, а сказал лишь, будто и не слышал слов прапорщика:
– Самое лучшее будет поставить пулемет в укрытие от осколков. Теперь уже недолго ждать – скоро пойдет железный дождь.
Яловаара понял, что всякие высокие материи нимало не заботят Мяяттю. Он пошел дальше по окопу. Группа солдат окружила санитаров, укладывавших на носилки убитого Асуманиеми.
– Он был хорошим гимнастом, – сказал кто-то. – В учебном лагере всегда тренировался, там были спортивные снаряды.
– Он и тут подтягивался на суку в свободное время.
Яловаара приказал отправить тело в тыл до того, как начнется артиллерийский обстрел. Когда санитары ушли, он сказал Ванхале:
– Сегодня ты заработал себе второе лычко, Брюхо. Печально, правда… – здесь его голос дрогнул, -… что Асуманиеми так дорого заплатил за это. – Прапорщик посмотрел на Хонкайоки. – Ты тоже вел себя отважно. – Он улыбнулся, вспомнив, как Хонкайоки на четвереньках скакал в атаку.
Хонкайоки сделал большие глаза, скорчил почтительную мину, снял фуражку и поклонился.
Все засмеялись, наверное, чуточку громковато. Веселье было несколько истеричным – напряжение боя стало спадать. Лишь Ванхала хихикнул, как обычно, и сказал:
– Этак в конце концов из нашего брата еще получатся настоящие офицеры. Прямо скажем, сегодня ради повышения пришлось из кожи лезть. Но все хорошо, что хорошо кончается… хи-хи-хи…
В этот момент все, как по команде, вдруг нырнули в укрытие от осколков. Хихиканье и насмешки смолкли. С другой стороны реки донесся шум, как будто кто-то рассыпал по полу картошку. Это вступили «Катюши».
Скорчившись, они лежали в укрытии, выкопанном в передней стенке окопа. Над ними, клокоча, смешались огонь, земля, железо и дым. Ими владел страх, тот же, что и прежде. С закрытыми глазами и учащенно бьющимися сердцами солдаты вжимались в землю.
На этот раз страх был, пожалуй, даже сильнее, чем прежде. Они ведь знали, что война скоро кончится.
«Только бы в меня теперь не попали!»
Для них война уже закончилась – для них, но не для противника.
Невыспавшиеся, усталые, измотанные, ждали они конца этого грохота. Что проку от того, что они так упорно дрались здесь, на речном берегу? Что толку от того, что несколько дней назад они нанесли контрудар? Позиции все равно пришлось оставить.
Да, они потерпели поражение. Понесли наказание. Но за что?
В ответ на этот вопрос, по-видимому, можно было бы сказать многое. Но одна положительная сторона в таком исходе все-таки была: потерпев поражение, они были избавлены от всякой ответственности. Что означала бы победа? Ответственность. Ответственность за поступки, которые со временем, когда-нибудь пришлось бы искупать. Ибо, сколько существует человечество, событие предшествующее является причиной последующего. В причине скрыта ответственность за следствие. Тот, кто начал, должен отвечать за то, что последует. И кто знает, быть может, этим измотанным людям повезло в том, что ни им, ни их потомкам не нужно брать ответственность на себя. Они уже искупили свою вину, рискуя жизнью. У них осталась одна надежда: уцелеть в последние минуты. После этого они будут свободны, чисты и невиновны. Они будут счастливы.
Грохот продолжался. Могучий гул разносился далеко в прозрачном воздухе осеннего утра. Еще раз, последний, он, словно упивался своей мощью, прокатился над ними, как бы возвестив: «Горе побежденным!»
Им не надо было бояться эха: «Горе победителям!»
Мяятгя открыл глаза. На дно стрелкового окопа падала земля. За изломом окопа показался человек – это был ополченец, за которым с некоторых пор стали замечать какие-то странности. Он был без фуражки, с пятнами грязи На лице и в смертельном страхе дико таращил глаза.
– В укрытие!
Ополченец слышал крик Мяятти, но не послушался, а лишь остановился перед его укрытием от осколков.
– Ложись!
– Ну, если дело ясное, – пробормотал себе под нос ополченец, не замечая Мяятти.
Тот выполз из укрытия и спокойно сказал:
– Спрячься! Скоро наступит мир.
Ополченец странно, невидяще посмотрел на Мяяттю и вдруг начал карабкаться на бруствер. Мяяття успел ухватить его, но ополченец попытался вырваться. Мяяття тащил его на дно окопа. Они стали бороться. В это мгновение артиллерия противника замолчала, и в наступившей тишине слышно было лишь пыхтение Мяятти и крики сумасшедшего:
– Пусти! Вы исчадия ада… Руки прочь! Здесь решаю я! Все получат землю и деньги… И я дам всем власть… Только отпусти меня, сатанинское отродье!
Ванхала, Сихвонен, Рахикайнен и Хонкайоки поспешили на помощь. Ополченец, завывая, бился и метался под Мяяттей, который навалился на него, пытаясь утихомирить. Обуздать больного удалось лишь тогда, когда на каждую руку и ногу уселись по человеку, и Мяяття взгромоздился ему на грудь. Ополченец кричал и ругался, скрежетал зубами, на губах у него выступила пена. Он выкрикивал бессмысленные слова и фразы и время от времени дико рычал.
Солдаты вылезли из укрытия. Молча, устало смотрели они, как уносят сумасшедшего.
Война Финляндии закончилась.
Над костром на палках висели котелки с кофе-суррогатом. Миелонен шел по шоссе, созывая солдат:
– Кто хочет, идите на ротный командный пункт слушать радио. Выступает министр.
Солдаты лежали на обочине: кто спал, кто варил кофе.
– Нам и отсюда слышно! И так знаем, о чем речь. Старая песня. Все их чертовы разговоры. Как будто от них легче станет! Когда кончается порох, лучше не разевать пасть. Теперь начинают болтать о правах малых наций. На них шавка ногу подымает, – вступил в разговор Рахикайнен.
– Известное дело. Это мы знаем. Побежденному кость в глотку, и баста… – Это сказал Сихвонен, усталый и злой, слегка, правда, подрастерявшийся: кого он теперь должен ненавидеть.
«…Установление добрых отношений с нашими соседями. Пусть нашей целью будет дружественное сотрудничество со всеми народами», – произнес по радио министр.
Хонкайоки достал из вещмешка хлеб и нашарил там несколько замысловатого вида деревяшек. Деревяшки он бросил Ванхале:
– Кинь их в костер, Брюхо. Я забыл, для чего они мне были нужны.
Ванхала стал на колени возле костра, над которым висел его котелок с кофе, и начал раздувать пламя. Он потер кулаком глаза, куда попал пепел, и взглянул на Хонкайоки. Грязное, закопченное лицо Ванхалы потеряло свою прежнюю полноту, но между покрасневшими веками играла все та же плутовская улыбка.
– Был бы сейчас при тебе твой лук, хи-хи-хи…
– Да-а. Это была моя самая большая потеря за всю войну.
Ванхала снова повернулся к костру и, ловко орудуя там, сказал:
– Союз Советских Социалистических Республик победил, но маленькая, цепкая Финляндия уверенно пришла к финишу второй. – Полетела зола. – Хи-хи-хи…
Вскоре солдаты заснули. По дороге прогромыхала одинокая повозка. Стук колес гулко отдавался в сосняке, груз был прикрыт плащ-палаткой, из-под которой торчала сжатая в кулак окостеневшая рука.
