Празднество продолжалось, пока была брага; время от времени они выбирались из палатки и устраивали веселье снаружи. То и дело запускали патефон Ванхалы или горланили песню. Коскела не пел, но тем настойчивее требовал этого от других. Он слушал увлеченно, как если бы этот рев был самой замечательной музыкой. Трезвый, он не интересовался ни пением, ни стихами, и его познания по этой части были слабы. Он даже не знал названий песен и поэтому просил:
– Братцы, ту, что про «лотту Лункрени» и коней в конюшне у стены.
Страшный рев нескольких глоток потряс воздух:
Отголоски песни разносились по лесу и смешивались с погромыхиванием батарей, салютовавших в честь маршала.
– Поставь «Катюшу», Отрастил Брюхо! Поставь, а я станцую. Станцую, как Веерукка в Петрозаводске… Помните, братцы?
Хиетанен достал из бумажника Верин значок и заорал, покачивая головой:
– Я помню!… Я помню! Значок… Смотрите, ребята!… Я помню все!
Ванхала поставил пластинку, и Рокка стал танцевать, удивительно верно воспроизводя движения Веры и выказывая недюжинное танцевальное мастерство. Внезапно Хиетанен развел руками, заорал:
– Ха-ха… Послушайте, все… Перед вами выступает великий оратор… Я – защитник отечества. Мы хотели лишь одного: строить спокойно на этой земле бани и избы… Ха-ха… Тра-ля-ля… Нияме – большой бык шел по горке Сантаранта и раскачивал своими большущими причиндалами. Блаженны дубы – они не тонут…
А Рокка кружился все быстрее и быстрее:
– Катюша, Катюша. Ну, черт, вот это веселье!… А Суси Тассу в отпуску. Он привезет ог моей старухи посылку. Катюша… Катюша… Ну, видишь, как я танцую, Хиетанен?
Но тот утратил способность что-либо понимать. Он покачивался, разведя руки в стороны, и кричал:
– Глядите, братцы! Я самолет. – Затем принимался жужжать: – Братцы, вот летит «мессершмитт».
На этом месте патефон замолк, и Ванхала вне себя от восторга присоединился к Хиетанену.
– «И-16» заходит слева, мотор ревет на полных оборотах, па-па-па. Ожесточенный воздушный бой… Заоблачные братья в вихре боя… па-па-па-па-па… последние рыцари войны, па-па-па- па!
Они кружились, разведя руки в стороны, жужжали, подражая звукам боя, а Ванхала кричал:
– Героизм в небесной синеве… Завывают моторы, внимательно глядят глаза, руки крепко держат штурвал, железное мужество в сердцах – наши доблестные летчики устремляются на стервятников врага… Па-па-па-па-па…
Хиетанен споткнулся о пень, упал да так и затих, не в силах подняться. Ванхала дал вокруг него великолепный круг с завывающим мотором и крикнул:
– Раскрывай парашют. Твой самолет падает, хи- хи-хи.
– Самолет падает… Все вертится. Все кружится перед глазами, – запинаясь, бормотал Хиетанен и судорожно цеплялся за траву. А Ванхала кричал ему в ухо:
– Ты в штопоре… Прыгай… Нет, ты уже не сможешь.
Однако самолёт Хиетанена с бешеной скоростью продолжал падать, кружась и переворачиваясь. Пилот уже не мог выполнить прыжок и провалился вместе со своей машиной сначала в туман, а потом в кромешную тьму. Ванхала оставил его на произвол судьбы, разочарованный, что бой так скоро закончился.
В сторонке, вокруг костра, сидели Мяяття, Сало и Сихвонен. Сало, взлохмаченный, с волосами, упавшими на глаза, втолковывал своим дружкам:
– У нас в приходе, правда, есть блуждающие огни…
Сихвонен отвернулся и махнул рукой, словно отгоняя комаров:
– Да брось ты. Врешь и не краснеешь…
– Да нет же, правда есть. Старые люди видели. И сверху скрещенные мечи.
– Да брось… Это все лапландские сказки про колдунов. Вы, северяне, вечно рассказываете про всякие чудеса.
– Это кто тут с севера-то? – сказал Мяяття. – Я тоже из тех краев, у нас там кофе варят на северном сиянии.
Мяяття за все это время едва слово проронил, брага не развязала ему язык. Его взгляд упал на камень, и он сказал:
– Вот камень. Поднимем?
– Ерунда! Где нам его поднять.
Мяяття обошел камень вокруг, молча осмотрел и наконец ухватился за него, где поудобней. Камень был чуть ли не больше его самого, однако Мяятте немного его и вправду удалось приподнять. Затем он отряхнул пыль со своих рук и сказал:
– Я же говорил, что его можно поднять.
Сихвонен видел, что ему с этим не справиться, а вот Сало, поднатужившись, взялся за камень. Камень остался на месте, а Сало вдруг схватился обеими руками за поясницу.
– Вот черт, надорвался! Если б не это, наверняка бы поднял.
– Да, когда берешься за что-то неудачно, всегда чувствуешь поясницу.
Мяяття смотрел на камень с надменным спокойствием, Сало же держался за поясницу и кривился от боли. Возможно, он и в самом деле надорвался. Да и натертая нога у него разболелась не на шутку.
Рокка уже перестал танцевать, Ванхала проигрывал для себя новую пластинку, а Коскела отправился на командный пункт.
– Ты куда? – крикнул ему Рокка.
– В Иерусалим.
Коскела шел, неуверенно нащупывая ногами тропу, без пояса и головного убора, в расстегнутом кителе.
– Ты в командирский блиндаж?
– Нет, на главную квартиру фюрера.
Больше они не любопытствовали, ибо по ответам Коскелы поняли, что он не хочет, чтобы к нему приставали с вопросами.
Он шел целеустремленно, хотя и ступал иногда мимо тропы. Неподвижный, немигающий взгляд его голубых глаз был устремлен на ольховник. Время от времени он икал, потом он остановился и заревел:
– На плесе Оне-е-ежском гуля-е-е-ет волна-а-а-а…
Группа офицеров батальона собралась на празднество в командирском блиндаже пулеметной роты. Они избрали это место не ради Ламмио, а просто потому, что оно было удобней других, ибо находилось дальше всех от передовой. Присутствовал там и Карилуото, которого в Петрозаводске произвели в лейтенанты. Он оставил свою роту на попечение одного из командиров взводов, сам же как следует хлебнул и теперь рассуждал о стоящих перед офицером задачах.
– Только личный пример действует на финна. И кроме того, следует соответствующим образом подстегнуть его честолюбие. У солдата есть комплекс неполноценности по отношению к офицеру, поэтому солдат надо направлять на такие дела, свершая которые они могли бы почувствовать себя в чем-то равными командирам. Но прежде всего – никакой слабости. Пусть внутри у тебя будет что угодно – внешне оставайся твердым как камень.
Ламмио сидел за столом в своей парадной форме с орденскими ленточками на груди. Его лицо было бледно, он уже изрядно набрался и время от времени клевал носом. Какой-то молодой прапорщик лежал на его постели и бубнил:
