Его нежность и мечта о жизни, подобной песне жаворонка, обращаются на цветы. Он охотно рисует маки, васильки, незабудки, хризантемы, ирисы, розы… Его полотно 'Букет в медной вазе' сияет на голубом фоне, мерцающем белыми блестками, как утреннее море. Цветы безмятежны, написаны без мук, с признательностью отдохновения. Художник называл их 'символами благодарности'.
Конечно, были у Ван Гога и свои праздники.
Когда к нему в мастерскую пришел настоящий (!) художник.
Когда он купил хороший ящик с хорошими красками.
Когда наконец-то появляются крепкие штаны и такие же крепкие ботинки. Он пройдет в этих ботинках много дорог и навсегда запечатлеет им свою благодарность — напишет на холсте старые, истоптанные, но все еще несокрушимые ботинки-битюги…
Главный его праздник — письмо от Тео.
Ван Гог отважно бросался в самую пучину жизни еще и потому, что знал: будет погибать — Тео поможет.
Его молитва всегда обращена к Тео. Брат — это все: отец, мать, единственный друг.
Из месяца в месяц, из года в год Тео шлет ему деньги и свое слово, неизменно исполненное добра, тепла и веры.
Тео принимает на свои плечи частицу его страданий. Ведь письма Винсента как молнии, брат безропотно и терпеливо выносит их разряды.
История человечества навсегда сохранит память о двух сердцах, бившихся почти в унисон.
Винсент — Тео: 'Я всегда чувствую тебя около себя…'
Тео о Винсенте: 'Он — сама доброта'.
Винсент о картинах: 'Оба мы создали их'.
С помощью Тео он надеялся собрать объединение художников, которое станет у истоков нового Возрождения живописи. Художники, хотя бы самые близкие, должны запеть общую песнь — ритм песни победит огромную тяжесть работы. (Примерно в то же время в России возникает артель петербургских художников, а затем Товарищество передвижных художественных выставок.) Главная цель, полагал Ван Гог, искусство для народа — он считал это высочайшей и благороднейшей задачей каждого художника. Вдохновенный агитатор и неумелый организатор, он пытается объединить хотя бы малую группу художников, чтобы легче выживать, совместно писать картины, распространять среди рабочих и крестьян рисунки. Девизом возглашаются 'честность, наивность и верность'. Последняя надежда — домик в Арле, где он поселяется, чтобы отсюда, с юга Франции, начать поход Возрождения под знаменами новой живописи. Ему нужны большие деньги — для хороших и бедных художников, которые отовсюду приедут в Арль, в артель, где воцарятся дружба, братство, любовь.
'Птица в клетке отлично понимает весной, что происходит нечто такое, для чего она нужна… она говорит себе: 'Другие вьют гнезда, защищают птенцов и высиживают яйца', и вот уже она бьется головой о прутья клетки. Но клетка не поддается, а птица сходит с ума от боли… Что может разрушить тюрьму?.. Дружба, братство, любовь — вот верховная сила, вот могущественные чары, отворяющие дверь темницы… Там… где есть привязанность, возрождается жизнь'.
Но денег нет, силы подорваны и 'ателье юга' терпит крах. К Ван Гогу приходит болезнь — художник в лечебнице. В картине 'Вид Арля' три синих голых. ствола деревьев на первом плане кажутся гигантскими прутьями этой решетки: за ними сады и дома города, так и не ставшего родным. Клетка оказалась невероятно крепкой. Птица начала сходить с ума от боли. Мир сворачивается в спираль. Но по-прежнему художник притаскивает после тяжелого трудового дня холст — 'маленький походный музей', где собирались 'куски' жизни. Мазки пляшут в хороводах, возникает танец цвета — свободный, буйный, неудержимый. Беспокойно ворочающаяся почва ('Оливковая роща') рождает живые, извивающиеся, стонущие о чем-то деревья. Они корчатся в родах. Помните, как сказано у поэта: 'Улица корчится безъязыкая' — голубовато- стальные стволы, горя нетерпением, рождают зелень листвы, буквально кричащую в небо — крик этот рождает движение небесной материи…
В небе проносятся торжественные вихри ('Звездная ночь'), бешено скачут разгулявшиеся светила над тихим спокойным городком. Космос встречается с землей, их соединяет взрывающееся из земли и извергающееся к звездам зеленовато-коричневое пламя любимого Ван Гогом кипариса.
'…Вид звезд заставляет меня мечтать'.
'Дорогу в Провансе' и вовсе называли фантастическим пейзажем. Дорога рекой времени течет к кипарису, мимо кипариса. А он устремляется в сине-голубое небо, где сияют огромные светила. Создается впечатление единого, бесконечно движущегося мироздания. Заточенный в лечебницу художник наблюдает сквозь решетку необозримые хлебные поля, видит в них свою печаль и одиночество. Оно бежит, это неуютное дикое одиночество, словно обжигаясь желтым огнем хлеба, повергнутое в смятение порывистой нервной дорогой, напуганное зловещим вороньем, вылетающим из нависающего темно-синего неба ('Стая ворон над хлебным полем').
Оно было гулким и звенящим, как если бы он сидел на дне глубокой металлической бочки. Или каменной. Это оттуда так отчаянно, с надеждой и безнадежностью повернута к нам рыжая голова художника — из цепи заключенных, идущих круг за кругом меж неодолимых ржаво-плесенных стен тюрьмы ('Прогулка заключенных'). Шаг за шагом. Руки за спину. Скользят тени по отполированному полу каменного мешка. Бесконечность обреченности.
'В будущем будет искусство такое прекрасное, такое юное, такое настоящее и в то же время такое правдивое, что, если мы сейчас отдаем за него нашу молодость, мы только выигрываем в радости'.
Иногда он жил радостно. В это трудно поверить, глядя в его недоверчивые, тоскливые, 'глухие' глаза ('Автопортрет'). Без гроша, без приличной одежды, с коркой черствого хлеба и горстью каштанов, одинокий в кипящем людском море, — он жил радостно, когда брал в руки кисть, когда возжигал масло в светильниках искусства. Ради этого ему хотелось прожить не одну жизнь — хотя бы две… Но добрый гражданин буржуа сделал и отмеренные художнику годы невыносимыми. Его злая молва лаяла изо всех углов, что живопись Ван Гога не стоит ни гроша. Цена тебе — ни гроша! А Ван Гог когда-то написал такую простую, емкую, как формула, фразу: 'Кто любит — живет; кто живет — работает; кто работает — имеет хлеб'. Любовь у него отняли и объявили его, рабочего человека, неспособным зарабатывать хлеб. Неспособным внести свою лепту в искусство будущего — гасили его светильники.
И он разучился смеяться.
Начал падать в пропасть, хватаясь, впрочем, за любые соломинки.
Можно понять глубину его отчаяния: 'соломинкой' оказывается и иностранный легион. Ван Гог хочет завербоваться легионером!
'Человек несет в душе своей яркое пламя, но никто не хочет погреться около него… Ожидать того часа, когда кто-нибудь придет и сядет у твоего огня?'
Добрый гражданин буржуа превратился в ворона и зловеще крикнул: 'Никогда! Твои картины навсегда останутся лежать, где и ныне — в сарае для коз'.
Ван Гог вынимает пистолет.
Контурная, почти исчезающая в солнечных лучах фигура-тень спешно, трудолюбиво и неумолимо убирала с поля жизнь: клубящиеся хлеба ('Жнец'). Пистолет выстрелил. Пришел жнец, 'который молчит под палящим солнцем', и сжал колос.
Художник, этот вечный странник и мученик, сказал на прощанье: 'Как я хочу домой…'
В последний путь его провожали картины. Они склонились у его праха, как боевые знамена.
'Живописцы… беседуют, лежа мертвыми в земле, со следующими поколениями при помощи своих произведений'.
В последний путь его провожало солнце, такое безжалостное и такое животворящее; солнце, которому, как писали, он хотел посмотреть прямо в глаза.
