на вращающуюся землю, покрытую липкой паутиной лжи и насилия. Видения, сцены, события чередой проходят перед сосредоточенным взором писателя… Любопытна деталь — у всех портретируемых Перовым глаза светятся, они с искоркой, лишь у крестьянина Фомушки-сыча недоверчиво-скептический тусклый взгляд, да у Достоевского глаза темным-темны. Они темны от страданий.
Достоевский положил ногу на ногу, нервно замкнул руки на колене, задумался глубоко, тяжко и так страшно, что, кажется, не очнется — образовал вокруг себя некий 'магический круг', в котором будто бы сконцентрировалась вся прожитая жизнь. Он 'как бы в себя смотрит' — и через кристалл этой жизни глядит на землю, все видит, скорбно оценивает, каждого человечка взвешивает на весах совести, но героев своих произведений берет из своего сердца. В это время Достоевский пишет 'Бесов'. О Николае Ставрогине он так и сказал: 'Я из сердца взял его'…
Перед нами многое переживший и испытавший, многое повидавший человек, который за участие в кружке петрашевцев был подвергнут 'смертной казни расстрелянием', казни избег, но навсегда остался под полицейским надзором. Властитель дум, уже знаменитый писатель, автор 'Униженных и оскорбленных', 'Преступления и наказания', 'Идиота'…
Достоевский талант Перова чтил. О картине 'Проповедь на селе' отозвался: 'Тут почти вся правда', об 'Охотниках на привале': 'Что за прелесть!', о портретах: 'Угадывает главную мысль лица'.
Перов пришел к Достоевскому со своей правдой, и писатель, который в то время уединялся в своем кабинете и никого видеть не хотел, с Перовым сдружился, принял его, услышал его 'горячую проповедь' и откликнулся на нее. Потому и портрет удался и стал 'мучительно-прекрасным', пс мнению Крамского, одним 'из лучших портретов русской школы'.
Портрет заказан был Перову П. М. Третьяковым, который Достоевского любил трепетно и застенчиво, называл его пророком: 'Был всему доброму учитель, это была наша общественная совесть'. Перов написал не пророка — совесть. И работой своей остался доволен: 'горячо будет'.
Перова находили умным, желчным, иронично-самолюбивым. И вместе с тем, вспоминает К. Коровин, замечалось в нем что-то детское. Он был одновременно и суров и беззащитен. А на автопортрете представился сильным и властно-мрачноватым. Повернулся к нам требовательно, словно бы именно он взыскующий судья нашим поступкам.
Он судья своему времени — 'поэт скорби', показывавший в картинах горькую судьбу, бесправие, рабство и нищету народа. 1
…Горе крепкими когтями вцепилось в убогую крестьянскую жизнь и гонит ее в бесконечно-горький путь по безмерной земле на фоне бескрайнего неба: 'Проводы покойника'. Оно отчаянно согнуло спину вдовы крестьянина, '…глядя на эту одну спину, — писал Григорович, — сердце сжимается, хочется плакать'.
Какая-то жуть затонувшего царства есть в другой картине — 'Последний кабак у заставы'. Все реально до мелочей и полно привидений, злой околдованности, давящей тоски и предчувствий. Страшно угарным веет из красноватых окон кабака. Среди этого грозящего молчания, рокового одиночества, холода, снега — бесконечно терпелива и затеряна женская фигурка, она безмолвно молит о спасении. Два столба заставы с самодержавными орлами, на верхушках застыли знаками всесильного мрачного царства, стражами у дороги, которая вьется, уводит из ниоткуда в никуда.
'У заставы, в харчевне убогой Все пропьют бедняки до рубля' (Некрасов). Последний кабак, последний пир во время чумы, последняя дань городу-спруту…
Город-призрак, город-губитель возникает в бледно-золотистом тумане над жертвой, в картине 'Утопленница' — неумолимо и грозно, а его верный раб, равнодушный страж — будочник сидит возле тела утопленницы…
'Тройка' Перова долго висела в комнатах П. М. Третьякова, с которым художника связывала тесная дружба.
Когда сегодня мы смотрим, как дети отчаянно волокут огромную, обледеневшую бочку мимо кремлевской стены, нелегкая судьба учеников мастерового трогает нас, но более всего поражает какая-то бесконечность движения. Словно не будет конца изнуряюще-надрывному пути…
Перов смотрел на искусство как на тяжелую, необходимую обществу работу. 'Позор артистам, — говорил он, — сделавшим из него (искусства. — В. Л.) забаву и уронившим его настолько, что оно будет годно возбуждать только мелкие и грязные страстишки, но не высокие чувства души человеческой'.
С первых своих картин художник выступал, мастером социальной сатиры, обличителем язв самодержавно-крепостнического государства. В картине 'Первый чин. Сын дьячка, произведенный в коллежские регистраторы' разве простой коллежский регистратор перед нами? Это же Наполеон перед Аустерлицем. Будущий повелитель канцелярий и обирала. Мертвая хватка чувствуется в сыне дьячка. Он крохотный, но уже такой необходимый столпик империи. 'Будешь ты чиновник с виду и подлец душой'. Слова Некрасова могли быть подписаны под картиной. Ограниченный и туповатый, но ненасытный и не знающий сомнений, сын дьячка примеряет фрак и триумфально готовится в подлецы.
Великий гнев Перова особенно явственно ощущаем мы в сатирических рисунках, где изображаемые им персонажи грубы, угловаты, обнаженно-обличительны. Лица-гримасы, фигуры-идолы. Дико выпучены глаза и разодран гневным криком рот у 'Генерала, требующего лошадей'. Беспредельно злобна барыня- салтычиха, выслушивающая наушницу…
Художник создает целую галерею разных типов русской жизни. Глядя в пол, безнадежно терзает гитару 'Гитарист-бобыль'… Умудренный терпением 'Странник', ладно снарядившийся в дорогу, смотрит на нас со спокойным достоинством. Высохший, вымороченный жизнью 'Учитель рисования' оставил все свои мечты и желания.
Бурное негодование в официальных кругах вызвал 'Сельский крестный ход' Перова, думали даже, что художник может 'попасть в Соловецкий'. Обошлось. Но картину убрали с выставки и запретили ее репродуцирование. Крестный ход — пьяное шествие, бредущее по болотистой осенней земле в ненастную, промозглую погоду. Из рук дьячка валится Евангелие и пасхальное яйцо, дьякон ползает по крыльцу, а священник почти вываливается из избы, с трудом понимая, очевидно, где он и зачем… Обличает служителей церкви и 'Чаепитие в Мытищах', где шарообразный франт-монах, заплывший жиром довольства и благополучия, брезгливо отворачивается от нищего, солдата-калеки.
Еще Белинский замечал, что 'ядро коренного московского народонаселения составляет купечество'. Оно смотрит на нас с картин Перова во всей своей безобразной наготе. Купеческая орда предстает в картине 'Приезд гувернантки в купеческий дом'. 'Сам', держащий жизнь за глотку, вышел навстречу гувернантке, грохоча сапогами и выпятив живот. Дико и тупо-оценивающе смотрит он на девушку, в чьей скромной, стесняющейся фигурке угадывается вся биография: бедность, желание выстоять, достоинство и подневольность… Обитатели застойно-животного мира глядят на нее, как на заморскую диковину…
В 'Портрете Камынина' художник живописал 'купеческого царя'; на невыразительном, недобром лице на месте рта прорублена щель не для мудрых слов и песен, а для скрипучих назиданий и изводящих укоров. Камынин — власть, сила; его топыристые пальцы сцеплены покрепче амбарного замка. Все узнали в Камынине одного из героев 'темного царства' Островского: 'Вот… он, знаменитый Тит Титыч Островского'. Портрет вызвал большое недовольство у заказчиков. Они спрятали его и на выставках выставлять не разрешили.
Один из своих рисунков Перов назвал 'Современной идиллией'. - посадил купца на трон среди славословящих.
Естественно, что именно Перов написал портрет своего любимого драматурга Островского.
…Большой, неспокойный, очень живой человек упирает в колени руки, готовые к жесту, к движению. Островский смотрит — светит глазами, уверенный взгляд останавливает вас, столько в нем яркости, что его трудно выдержать. Плотный и ядреный человек излучает неуемное любопытство, энергию и гостеприимство. Художник представляет нам знаменитого драматурга как натуру сильную и широкую…
Всего четыре года работал Перов над портретами, но сумел создать великолепную галерею психологических образов. 'Эти все люди живут и дышат', — говорил В. В. Стасов.
Композитор и пианист А. Г. Рубинштейн на портрете работы Перова не только воздействует 'гипнозом своей мощной художественной личности', но словно бы изнемогает сам под его бременем, под лавиной музыки. Сидит нервно, руки нетерпеливы, тайное недовольство не дает ему покоя. Как бы сосредоточивается перед прыжком, перед схваткой.
