– Ни, товарищ лейтенант. Я його так, кулаком трошки. Вин сопротывлявся, фрицюга.
– Кулаком… Знаю я твой кулак.
– Я аккуратненько. Та вин, бачьте, вже очухався.
– Ну-ка, вынь у него кляп.
Изо рта Германа выдернули тряпку – челюсти сразу заломило. Повязку с глаз тоже сняли, но рук и ног не развязали. Он поморгал глазами, огляделся.
Посередине низкой комнаты с бревенчатыми стенами и дощатым потолком стоял стол, на котором тускло светился керосиновый фонарь. За столом сидел сумрачный военный с красными квадратиками на воротнике. Рядом стоял огромный парень в ушастой стальной каске, с громоздким ручным пулеметом поперек груди.
Военный за столом заглянул в тетрадочку и, с трудом произнося слова на чужом языке, спросил:
– Во ист ире намэ унд форнамэ?
– Герман Майстер. И можете говорить по-русски.
– Вы знаете русский? – поднял брови военный за столом.
– Конечно, – усмехнулся Герман, – я русский. А фамилия не немецкая, а прибалтийского происхождения. Дед мой родом из-под Риги…
– Дед из-под Риги, а внучек из Берлина? Ну, раз вы так хорошо говорите по-русски, отвечайте: зачем шли на восток? И почему в документах у вас написано, – лейтенант заглянул в книжечку с орлом на обложке, – Фердинанд…
– Лейтенант, – перебил его Герман, – произошло недоразумение. Документы, оружие и прочее я снял с убитого летчика. Километрах в пяти-шести западнее того места, где меня схватили.
– Во брешет, гад, – не выдержал пулеметчик.
– Погоди, Бондаренко, – поморщился лейтенант и продолжал, обращаясь к Герману: – Хорошо, документы, допустим, не ваши, одежда на вас чужая – кто же вы?
– Шпигун нимецький, – буркнул Бондаренко, – бильш нихто!
– Мне трудно объяснить мое появление здесь, – твердо сказал Герман, – но поверьте, что я никакой не шпион, а советский гражданин, выполнял… одно секретное задание большой важности. И не в разведшколе я учился, а кончил МИФИ.
– Что еще за фи-фи? – не понял лейтенант.
– Не фи-фи, а МИФИ, Московский инженерно-физический институт… – И тут Герман осекся. Он чуть было не назвал по привычке свой факультет, забыв, что для этих людей слова, с которыми он знаком с детства, покажутся чуть ли не тарабарщиной.
– Что же замолчали? – усмехнулся лейтенант. – Не знаете, какие дальше небылицы плести?
– Нет, лейтенант, – спокойно ответил Герман. Он уже знал, как себя надо вести в создавшихся условиях. – Дело в том, что мне не только здесь у вас, но и в штабе вашей части много говорить нельзя. Мне нужно срочно добраться до Москвы. Кстати, какое сегодня число?
– Шестнадцатое октября, – недоуменно ответил лейтенант.
– Тысяча девятьсот сорок первого года? – уточнил Герман и по реакции своих визави понял, что не ошибся. – Слушайте, лейтенант, развяжите меня, в конце концов! Не бойтесь, я не убегу, да и с кулаками товарища Бондаренко успел познакомиться.
– Развяжи его, Бондаренко, живой все равно не удерет.
Бондаренко нехотя разрезал финкой веревку сначала на ногах Германа, потом на руках, отошел и демонстративно клацнул затвором пулемета.
– Красноармеец Бондаренко, – сказал лейтенант, – вызовите мне политрука Михайлова. Ну, что стоите? Выполняйте приказание!
– Виноват, товарищ лейтенант, тильки…
– Ничего, – успокоил лейтенант бойца, – в случае чего… – и выразительно припечатал к столешнице отобранный у Германа немецкий пистолет.
Бондаренко неодобрительно мотнул головой и вышел за дверь. Лейтенант и Герман остались вдвоем. Лейтенант молчал, пристально разглядывал Германа, неслышно барабаня пальцами по пистолету.
Герман разминал затекшие от веревок запястья. Конечно, выглядеть в глазах этого лейтенанта немецким лазутчиком было обидно. Но обидой можно было бы пренебречь. Только сейчас Герман осознал до конца всю опасность своего положения – в немецком комбинезоне, без документов, с подозрительной фамилией…
– Скажите, лейтенант, – задал вопрос Герман, – скоро ли, по-вашему, кончится война?
– Ваши генералы рассчитывали закончить ее до зимы, – ответил лейтенант, – а вон уж снег пошел, а мы еще не побеждены.
– Только воевать еще придется долго, – заметил Герман, – года три с лишним… наверное. Трудно воевать, большой кровью.
– А ты меня, фриц, не пугай, – зло сказал лейтенант, – я пуганый. Пока от Могилева до Москвы отступал, всякого насмотрелся. Били вы нас крепко, били, да не разбили. Наш-то самосад позлее вашего табачка. Понял, соловей залетный?
«Да, попробуй скажи ему, что придется до Волги отступать, – убьет ведь!» – подумал Герман и вслух сказал: – Напрасно вы так, лейтенант. Как же я могу вам что-нибудь доказать, если не имею права ничего рассказывать? Да вы бы все равно ни единому моему слову не поверили.
