примерно знаешь, что это на марке должно быть нарисовано.
Максим положил трубку, а Филимон, усевшись на кровать в своей комнате, начал рассматривать марки.
Что нарисовано на марке, если честно, Филимон Аркадьевич не знал. Все дело в том, что до сегодняшнего дня поиск марки был чем-то абстрактным. Филимон представлял себе, что они находят нужный журнал, открывают его, а там – лежит марка. И все. Сейчас он старался припомнить все, что говорила в тот день Нина Михайловна об этой самой марке.
Он вспомнил тот день, когда Мерзеева поведала ему о марке. Филя как на яву услышал хриплый шепот Нины Михайловны, который он тогда принял за горячечный бред:
– Мужчина с палкой, возле дома… Я всегда хотела в Сингапур, чтоб лиловые негры… Теперь вот не успею…
И еще одна информация, сохранилась в памяти Филимона – о стоимости марки – пятьсот тысяч баксов. Если рассуждать логически, значит надобно искать марку среди марок страны, к которой относиться Сингапур, или среди мужиков с палками у дома, Значит нужно искать в альбоме всех мужиков с палками у дома, среди них обязательно найдется нужный. Филимон лихорадочно перелистывая страницы, вытаскивал из кармашков подходящие штуковины. Набралось штук пятнадцать. Все это время Филимон прислушивался к происходящему, затаив дыхание.
От каждого шороха он вздрагивал и покрывался холодным потом, руки его дрожали, сердце бешено колотилось. За эти десять-двадцать минут в его крови погуляло такое количество адреналина, которое не вырабатывалось за все десять лет предыдущей жизни Филимона Аркадьевича. И когда в полной тишине квартире Козлодоевских вдруг неожиданно раздался звонок, Филимон чуть не скончался от разрыва сердца.
– Д-да, д-да, с-слушаю, – дрожащим голосом произнес он.
– Фил, я уже в вашем дворе, жду тебя, – раздался бодрый голос Максима. – Слушай, а что у тебя с голосом? Случилось что?
– Н-нет, н-ничего, н-не сл-случилось, – все так же заикаясь ответил Филимон, – Я с-сейчас…
Через пару минут Лоховский уже сидел на скамейке с Максом. В эту минуту Максим казался ему самым родным и близким человеком, что было не далеко от истины. От переизбытка чувств-с, он хотел обнять его крепко-крепко, но передумал. Все-таки между мужчинами такое проявление эмоций, характерно для представителей не традиционной сексуальной ориентации.
Филимон отдал марки и они договорились, Максим вернет их вечером.
– Сейчас к Софочке за консультацией смотаюсь, думаю к вечеру успею вернуться, – произнес Максим, взглянув на часы.
– К вечеру? – разочарованно переспросил Филимон. – Это что, так долго марки будете рассматривать? – спросил он.
– Ну ты старик даешь, кто ж такие вопросы задает джентльмену? Будто ты из детского сада, не знаешь чем могут мужчина и женщина заниматься вдвоем, кроме рассматривания марок, конечно…
Филимон густо покраснел, и отвернулся, стараясь скрыть свое смущения:
– Ну ладно, мы пойдем, а то к Теодоре кобель в двенадцать придет.
– Марки рассматривать? – с невинным видом спросил Максим.
– Марки? Причем тут марки?
Идут до Филимона дошло, что Макс шутит, он улыбнулся и позвал псину:
– Тео, домой.
Потом обернулся к Максу и сказал, если нашей марки там нет, ты мне позвони, а то меня от переживаний удар хватит.
Филимон едва успел вернуться до прихода Маргариты Львовны. Мадам Козлодоевская превзошла себя: она явилась с огромной башней на голове. Из того минимального количества волос на ее голове, парикмахеру удалось соорудить трехъярусную башню. Филимон подозрительно покосился на какие-то странные пушистые локоны, в изобилии обрамлявшие физиономию хозяйки. Локоны, хоть и напоминали по цвету, все остальные волосы Маргариты Львовны, были явно не естественного происхождения.
Лицо мадам Козлодоевской то же было не совсем обычным, чересчур длинные, пушистые ресницы, слишком черные и такие же густые брови. Маргарита Львовна, почему-то напомнила Филимону, персонажа из гоголевского «Вия» который просил приподнять ему веки. Казалось что ставшие за пару часов густыми ресницы, с трудом открываются и закрываются. Зато естественных для ее лица усов, делающих ее похожими на Буденного, не наблюдалось. Очевидно, растительность под носом плавно перешла в растительность над глазами. Своеобразный «Real trans hair», как в рекламе.
Любуясь своей умопомрачительной красотой, Маргарита Львовна отдавала распоряжения, касающиеся сегодняшнего дня.
– Нарежь бутерброды с колбаской, сыром. Порежь ветчину. Пару лимонов. Накроешь на маленький столик в гостиной. Рюмки поставишь маленькие хрустальные, те которые для ежедневного пользования… Нет, пожалуй, сегодня можно ежедневные. Они стоят в шкафчике на кухне. Из теочкиной комнаты вынеси аквариум и телевизор, а то будут резвиться и опрокинут. Кресла сдвинь к стене.
Филимон стоял в коридоре и молчал выслушивал инструкции.
– Принеси мне записную книжку, она в спальне на тумбочке. Я ветеринару позвоню. Может быть Теочке понадобиться специализированная помощь.
Филимон ушел на кухню, краем уха прислушиваясь к разговору Маргариты Львовны с ветеринаром.
– Как не приедете? Я вам за что деньги плачу? У вас совесть есть?… Это же первый мужчина в ее жизни… А вдруг все пойдет не так?… Это же травма на всю жизнь… Нет вы не доктор, вы мясник!.. Я отказываюсь пользоваться вашими услугами.
Маргарита Львовна швырнула трубку о злостью, так что чуть не расколола аппарат.
– Дрянь, говнюк, урод, придурок, – беснуясь вопила Маргарита Львовна.
Кто бы мог подумать, что у дамочки такой обширный ругательный лексикон. Хотя при такой-то внешности…
– Фаина, Фаина, принеси мне что-нибудь успокоительного, – заорала Маргарита Львовна через всю квартиру.
Филимон открыл холодильник и поискал глазами что-нибудь лекарственное. Ага, валериановые капли. Подойдет. Интересно сколько капель. На такую тушку как мадам Козлодоевская можно и тридцать. Филимон накапал тридцать капель, разбавил водой и понес гостиную. Мадам возлежала на софе, закатив глаза и постанывая.
– Вот, – сказал Филимон протягивая стопочку.
Маргарита Львовна потянулась с закрытыми глазами и отхлебнула глоток. Лицо ее искривила гримаса отвращения:
– Что ты мне налила, дура? – завопила она вскакивая со своего ложа.
– Как что? – удивился Филимон, – Вы просили успокоительного, это валерианка.
– Этой гадостью только кошек поют, а мне принеси коньяку, – приказал мадам.
Коньяку, так коньяку. Филимон вернулся через пару минут, стараясь не расплескать густую, янтарную жидкость. В одной руке он нес рюмку, в другой блюдце с ломтиками лимона.
– Вот, – произнес он, ставя все это на журнальный столик, – Пожалуйста.
Мадам Козлодоевская мелкими глотками, смакуя выпила «успокоительного», снова закатила глаза и упала на софу.
– Ну что ты стоишь, – капризным голосом проговорила она. – Не видишь, что мне плохо. Сейчас же принеси холодный компресс на голову и включи обогреватель, мне холодно.
Филимон принес компресс, и выключил тепло.
– Ну я это, пойду, пожалуй, произнес он. – У меня еще колбаса не нарезана.
– Который час? – шепотом умирающей, произнесла хозяйка.
– Без пятнадцати двенадцать, – ответил Филимон.
– Убийца, – вдруг заорала Маргарита Львовна, – В гроб меня загнать хочешь. Почему ты еще не готова, сейчас люди придут. Чем мне их кормить прикажешь?
Филимон опешил от такой наглости, сама всю эту канитель устроила, а он виноват. Однако,
