расческа (хотя расчесывать было особенно нечего), связка ключей с брелоком «Man.United», несколько мелких долларовых купюр, а также простенькая пластмассовая зажигалка и ручка.
Эта последняя вызвала особый интерес Адамова. Он покрутил ее в руках, потом быстро и умело разобрал, разложил на ладони и прицыкнул языком.
— Все ясно.
— Что ясно? — спросил Фирсов.
— Пневматический мини-пистолет, стреляющий отравленными иглами, встроенный в корпус обыкновенной авторучки. Кстати, она может писать.
— Что-что? — тихо выговорил Алексей.
— Тебя что, так удивляет обстоятельство, что она может писать? — ледяным тоном отчеканил Адамов, а потом коротко добавил:
— Теперь, кажется, состав преступления налицо.
Фирсов провел цепенеющей рукой по светловолосой голове, посмотрел сначала на Сережу Воронцова, потерявшего сознание от усердствования на алкогольно-наркотическом поприще и потери крови, потом на Адамова, и спросил:
— Но какое отношение имеет эта ручка к этому преступлению?
— А я говорю не об этом преступлении. Что произошло вот тут полчаса назад, не суть важно. А вот эта ручка… из этой ручки, Алеша, несколько часов назад, — Адамов сделал паузу, глубоко вдохнул, а потом выдохнул — резко, как отжался от пола:
— Из нее был убит Роман Арсеньевич.
Это конец, мелькнуло в голове Фирсова. А ведь все было так просто: только успеть нажать на курок, выкинуть пистолет в канализацию и… А теперь — поздно.
Он еще пытался что-то лепетать:
— Но ведь это… это совершенно невозможно. Михаил Миронович! Невозможно!
— А что Михаил Миронович? Михаил Миронович уже не при делах! — резко отозвался Адамов. — Вишневского убили в упор с расстояния полутора-двух метров. И кто убил! Я много лет копаюсь во всяком дерьме, но с таким… с таким сталкиваться еще не приходилось. И ведь камеры слежения были отключены по его же собственной просьбе! Но я разберусь!! — Он потряс в воздухе кулаком, словно грозя кому-то невидимому и могущественному, чьи щупальца дотянулись даже до всесильного олигарха Вишневского и поразили его. — Непременно разберусь, пусть мне даже потребуется поставить на уши всю эту гребаную Москву!
— А если это не Москва? — спросил один из стоявших за плечами своего шефа людей.
Шеф службы безопасности олигарха хищно раздул узкие ноздри и бросил только одно слово, которое затрепетало в стылом ночном воздухе более зловеще, чем россыпь самых жутких и изощренных угроз:
— Посмотрим!
В этот момент из-за угла выехало две милицейские машины, с обычной для наших родимых правоохранительных органов оперативностью — чуть ли не через полчаса! — прибывших на место преступления. Из первой выскочил плотный краснолицый капитан и бодро зашагал к израненному «Мерсу». В хвост ему пристроилось еще трое.
— Что здесь происходит?
— Уже ничего, — ответил Адамов.
— Тогда все посторонние — будьте добры покинуть это место! — не без апломба заявил тот.
— Ну тогда вали, — спокойно, но со скрытой угрозой произнес Адамов. — Все равно от вас, мусоров несчастных, никакого толка, под ногами путаетесь со своими дежурными версиями.
Капитан аж задохнулся от возмущения.
— Я Адамов, начальник службы безопасности Романа Вишневского, — небрежно произнес Адамов. — И то, что здесь произошло, в моей компетенции. Если ты имеешь сказать что-то против, дай мне телефон твоего начальника. Я думаю, что по моей просьбе он с радостью предоставит тебе отпуск. Пожизненный.
— Виш-нев-ско-го? — протянул капитан и аж попятился от изумления. — Это который олигарх? Значит, это в него стре…
— Почти, — бесцеремонно перебил Адамов. — Ишь какие умные слова знаешь, капитан: «олигарх». Молодец. Еще вопросы есть?
— Никак нет, — по-военному четко ответил капитан милиции и, повернувшись на каблуках, зашагал к своей машине.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ. СКАНДАЛ В РЕСТОРАНЕ «РАФАЭЛЬ»
Вся эта ночь с девятого на десятое августа прошла для Алика Иваныча Мыскина в сплошном жутковатом веселье, время от времени перехлестывавшем через все мыслимые границы.
Нельзя сказать, что это ему не нравилось, но ведь в конечном итоге самое большое удовольствие рано или поздно переходит в пресыщение, а потом и в дискомфорт, если не сказать — боль.
Аскольд раздобыл где-то совершенно невероятное количество денег и тут же пригласил Мыскина в ресторан.
— Хотя, конечно, неохота идти в ресторан или клуб, — говорил по пути скандальный певец с каким-то истерическим надрывом, который для Алика Иваныча уже перестал быть диковинкой и стал чем-то вроде слабенькой специи для любителя термоядерного «Chilli»-кетчупа. — опять будут вычитать за разбитые стекла и демонтированные морды официантов. Вечно им не угодишь… то я, видите ли, немного не дошел до туалета… пол испортил, то разбил бутылку, и ни чего-нибудь там, а вполне приличного французского коньяка, о башку другого посетителя. То трахнул повариху, то поливал соусом оркестр, то танцевал на столе стриптиз, отпугивая клиентуру… то горланил похабные песни.
— А когда же мы разыщем Серегу-то, а? — вставил Александр.
Аскольд неопределенно махнул рукой и сказал:
— Завтра… слово даю, завтра ты его увидишь.
И они ввалились в один из самых дорогих московских ресторанов.
Александр не припомнит, чтобы он когда-либо так обдалбливался. По всей видимости, виной тут не только алкоголь, потому что он смутно припоминает, как Аскольд подносил к его локтевому сгибу что-то мутное и Мыскин чувствовал легкий укол.
…Это было как несколько сменяющих друг друга театральных актов. С полной сменой декораций где- то там, за огромным непроницаемым занавесом.
Как будто вот он ты — спокойно сидишь в квартире своего нового московского знакомого и чинно пьешь вино, — и вдруг всплеск, занавес падает и оплывает багровым, а когда поднимается, когда вокруг становится невероятно — до слепящей бриллиантовой рези в глазах! — светло, тогда ты начинаешь понимать, что твое бытие в той квартире исчерпалось, как исчерпывался золотой ложкой из изумрудного сосуда чистейший александрийский гашиш, которым так показательно потчевал своих гостей граф Монте- Кристо.
С Аликом никогда еще не было ничего подобного: только что он посмотрел на перекошенное улыбкой лицо Аскольда, который, раскачиваясь взад-вперед на подоконнике туалета, демонстрировал все тридцать два белоснежных голливудских зуба, и с жутковатой оцепенелостью смотрел при этом куда-то в пол, — и вдруг огромный зал, наполненный мягким теплым светом, достаточно ярким, но таким нежным, что он кажется легко светящимся полумраком.
Он нашел себя сидящим за столом, заставленным блюдами и яствами, как то неподражаемо именуется в русских сказках.
Плыла и сладко лепетала музыка, и он узнавал в ней одну из медленных композиций своего неожиданного друга Аскольда. В метре от него, едва придерживаясь рукою за столб, танцевала стриптизерка… она вращалась вокруг него по спирали, извиваясь и впитывая всем телом распаленные
