Фасольянц, уверенный, что с Писаревым команда проиграет с двузначным счетом.
— Ты что, в доле участвуешь, дядя Арсен? — поинтересовался Лялин.
— Моя доля, — с надрывом в голосе определился Фасольянц, — это доля человека, покинувшего свою горячо любимую Родину.
— Там тебя, дядя Арсен, Надька ждет! — обернулся Колька. — Кольцо с собою захвати золотое!
Фасольянц хлопнул грустными глазами и помчался куда-то на толстых ногах. Наверное, воровать у своей жены Джульетты драгоценность…
Колька поел жареной картошки, разогрев ее на газу, и лег до игры поспать. Ему не спалось, казалось, что-то мучает, а вот что, понять не мог.
Встал, вытащил из шкафа спортивные трусы, майку и кеды. На майке бабкиным карандашом для ресниц написал «Кипиани». Примерил. Надпись получилась кривой.
«Что же меня так мучает? — думал Колька. — Может быть, игра волнует? Или по-прежнему Женька ноет в душе занозой? Нет… Тогда что?..»
Он ходил по комнате от двери до окна, но ответ не приходил, оставляя тело напряженным, а мозги в смятении. Выглянул в окно. Уже собирались зрители, меж которых ходил Кипа, демонстрируя новые кроссовки.
Пора, подумал. Зашнуровал кеды и поглядел на указательный палец без фаланги. Может, меня мучают фантомные боли?..
Ругнулся грязно, матерно, и, оправив черные трусы с лампасками, вышел за дверь.
— Садись! — скомандовал Лялин, указывая на скамейку с запасными.
Колька рассматривал соседских пацанов, разминающихся сочными ударами по воротам.
Они, пожалуй, постарше будут, прикинул он, но страха не было.
— Ну что, сирые, — проговорил один голенастый. — С голоду теперь сдохнете! — и ударил по воротам.
Мяч пролетел по дуге, но вратарем был парень, лет девятнадцати, почти мужик, который с необычайной легкостью сложился, прыгнул и вытащил мяч из девятки.
Прибыл судья Фасольянц, с невероятной красоты бланшем под левым глазом.
— Внимание! — прокричал он, прикрывшись рукой. — Капитаны, ко мне!
С соседской стороны главным был девятнадцатилетний воротчик, а со свойской сразу двое рванули к центру. Ляля и Кипа.
Зрители, мужики с окрестных домов, ржали и выкрикивали всякие похабности.
Между Лялей и Кипой чуть драки не случилось, но Кипа был чуток трусоват, а потому, как он сказал, «для пользы общего дела», отошел в сторону и занял место левого крайнего нападающего.
— Есть у кого монетка? — поинтересовался Фасольянц.
— Ты чего, дядя Арсен, дурак? — ответил Ляля, показывая, что все в трусах.
— Десять процентов с выигрыша мои! — оповестил армянин. — Все в курсах?
— Согласны! — ответили стороны, желая иметь честное судейство.
— Так, есть у кого монета? — заорал Фасольянц, открывая на всеобщее обозрение набрякающий бурмалином синяк. — Или матч отменить?!
— Ты чего разорался? — подошел к дяде Арсену капитан соседских. — Главный, что ли? — И ткнул его незаметно костяшками пальцев в живот.
Фасольянц крякнул.
Из зрительских рядов прилетела трехкопеечная монета и упала на игровое поле.
— Орел, — констатировал Ляля. — Ворота или начало?
— Начало, — выбрал соперник.
Фасольянц свистнул, зрители выдохнули, и игра началась.
Первый гол забили через две секунды после свистка. Разыгрывающий отыграл мяч слегка назад, и голенастый из соседских что было силы пробил.
Кишкин в начале игры хотел было от нервов потихоньку газы стравить возле штанги, но вместо этого вынужден был резко наклониться, чтобы достать забитый мяч из сетки, а потому зад его выстрелил крейсером Авророй.
Зрители загоготали, а Фасольянц указал на центр поля, достав из кармана при этом желтую карточку, предъявляя ее Кишкину.
— За что?! — заорал тот, снимая с головы яшинскую кепку и желая набить морду армяшке.
— За поведение, недостойное пацана нашего двора! — отскочил дядя Арсен в сторону.
— Ну, это прям пердуха! — заорали из зрителей.
— Это не футбол, а газовая камера! — поддержали другие.
— С кем не бывает, — рассказал старый дедуля с орденскими планками на груди. — В двадцать девятом году с литовцами токари товарищеский матч играли, так я, нападающий, от нервной почвы не то что воздух испортил!..
