несчастной любви к ней застрелился корнет Фурье. Выстрелил себе в висок медвежьей картечью… То-то крови вылилось из дурачка… До сих пор поговаривают, что Коти хранит девственность'.
– Генрих Иванович! – услышал он позади себя. – Полковник Шаллер!..
Генрих обернулся. К нему, чуть склонив тело вправо, спешила мать Лизочки.
Вера Дмитриевна, моложавая дама с хорошо сохранившейся фигурой, протянула руку в белой кружевной перчатке.
– Мы уж, грешным делом, думали, что вы не придете!
Генрих поцеловал руку Веры Дмитриевны и щелкнул каблуками сапог.
– Как же я мог не прийти, дорогая Вера Дмитриевна!
– Уже и губернатор о вас спрашивал, и шериф Лапа интересовался: где же наш Генрих Иванович?
– Прошу простить меня.
– Хочу с вами выпить! – громко сказала мать Лизочки, так что кое-кто обернулся, и позвала официанта.
А она подшофе, понял Генрих. Впрочем, она всегда чуточку пьяна, а оттого добродушна.
– За вашу силу! – произнесла тост Вера Дмитриевна. – За вашу необыкновенную силу, – посмотрела в глаза Шаллеру лукаво и с легкостью выпила шампанское до дна.
– А где Елизавета Мстиславовна? – спросил Генрих.
– Разбирается с ухажерами. Сегодня их особенно много!.. Молодой Кусков, Брагин, Геймгольц пожаловал… Какие новости, дорогой полковник?
– Да какие могут быть новости в нашем провинциальном городишке! Это вы, уважаемая Вера Дмитриевна, прибыли из столицы. У вас и новости. Вам и делиться.
– Ах да!.. Забыласказать. Господин Климов умер!..
– Что вы говорите!..
– Да-а… В одночасье… Удар. Не молод был, батюшка, девятый десяток разменял… Все наследство несметное – двум дочерям. Дочурки-то так себе, дурнушечки отчаянные, но муженьки будут у них самые что ни на есть раскрасивые, денежки лучше всякой косметики красоту наводят.
Шаллер краем глаза заметил, как Франсуаз Коти взглянула на него, но, встретившись с его взглядом, поспешно отвернулась.
– Господи, какая у нее чудесная кожа, – подумал Генрих. – Как хочется провести пальцами по шее от нежного ушка с жемчужной капелькой к глубокой ложбинке над корсетом, в которой сейчас лежит кулон, подвешенный на цепочке'.
– Акции Земляного общества подскочили аж на три пункта. То-то переполох на бирже был. Все бросились хватать, но их кто-то уже скупил… Целиком!.. Вы меня не слушаете, Генрих Иванович, – обиженно сказала Вера Дмитриевна.
Шаллер сглотнул и развел руками.
– Как же это я вас не слушаю, Вера Дмитриевна! Вы про акции Земляного общества говорите. Что подскочили они на три пункта и их все скупили.
– А знаете, почему они подскочили?
– Никак нет-с.
– Может быть, вы и про Земляное общество ничего не знаете?
– Вынужден признаться, что ровным счетом ничего, – рассеянно ответил полковник и вновь поймал быстрый взгляд Франсуаз Коти.
– Да что же это вы, батюшка, от жизни отстали! Разве так можно… Ну так я вам расскажу… Два жиденка, Савва Абрамов и Ефим Заболянский, решили выпустить акции под земельную собственность. Выпустили… Но кто эти акции, скажите мне на милость, покупать будет? Кто такие эти евреи?! Никто их не знает, видеть не видел, и земля какая-то мифическая!.. Незнакомцы, одним словом, в мире бизнеса. Так что они придумали, мерзавцы!.. Угадайте?
Шаллер пожал плечами.
– То-то и оно, что такое только еврей придумать может, своей кучерявой головой. Вот смотрите: Савва Абрамов продал акции на три рубля дороже Ефиму Заболянскому. Тот, в свою очередь, еще десятку набавил и сбыл… Кому бы вы думали?.. Савве Абрамову!.. Тот опять накинул монету и спихнул Заболянскому…
Конечно же, никто на бирже не знал, отчего дорожают акции. Евреи-то не афишировали, что друг дружке бумаги продают. Мошенники!.. Так они полгода продавали акции сами себе, пока те не взлетели в цене в тридцать раз. А потом очень простой ход: продали весь пакет акций третьему лицу, постороннему. Тот несчастный полгода наблюдал, как бумаги растут в цене, пока не решился их купить. Бедняжка думал, что приобрел море земли, а купил дырку от бублика.
– А евреи? – поинтересовался Шаллер.
–А что евреи?.. Евреев и след простыл. С такими деньгами везде хорошо. Даже еврею…
– Господин и госпожа Смит!.. – возвестил дворецкий.
– Ну, я вас бросаю! – заторопилась Вера Дмитриевна. – Хозяйка есть хозяйка.
Столько хлопот!.. Вы уж, пожалуйста, не скучайте!.. Новости я вам рассказала, поделитесь с другими!.. Надеюсь, что Лизочка скоро появится.
Мать Лизочки, склонив тело на этот раз влево, поспешила навстречу чете Смитов, взмахнув руками, словно крыльями.
Шаллер не стал дожидаться появления Лизочки, а решил сам поискать ее. Проходя, он по-солдатски кивнул головой губернатору. Контата знаками показал, что они обязательно побеседуют позже, и Шаллер вышел из парадной залы в коридор, ведущий на женскую половину.
– Зачем такой болыпой дом для трех человек? – думал он, заглянув в очередную комнату и не найдя в ней девушки. – Какие, должно быть, огромные расходы на содержание такой махины. Все эти позолоченные канделябры, тканые обои тончайшего шелка, ковры ручной работы – для чего это все?..' Полковник спросил себя:
отказался бы он от такого дома, если бы ему предложили?.. – Нет', – ответил себе честно Шаллер и отворил дверь четвертой комнаты.
Лизочка Мирова сидела в кругу своих молодых поклонников и слушала, как один из них, худощавый и черноусый, читал нараспев стихи.
Гекзаметр, понял полковник и, подчинившись жесту Лизочки, сел на диван, чуть поодаль от компании.
Он почти не слушал стихов, а смотрел на профиль девушки, все более уверяясь, что именно сегодня скажет ей о разрыве. Разглядывая Лизочку, он почему-то представлял себе Франсуаз Коти, сравнивал двух девушек подсознательно, еще вовсе не отдавая себе отчета, зачем это делает.
– Генрих Иванович, что вы думаете о гекзаметре Александра Александровича? – спросила Лиза, когда молодой человек закончил читать и манерно поклонился, шаркнув ногой в изящном лакированном ботинке.
– Я не слышал сначала, – уклонился от ответа полковник.
– А все же? – настаивала девушка.
– Не люблю гекзаметры. Особенно русские. Они слишком отзываются натугой.
– Почему же? – вызывающе спросил худощавый молодой человек.
– Очень просто, – пояснил Шаллер. – В русском произношении двух долгих слогов подряд не бывает. И вообще разница между долгим слогом и ударением утрачена. А оттого такое стихосложение слишком манерно, и как-то не по-русски все это звучит, право.
Молодой человек недовольно пожал плечами, сел в кресло и оглядел присутствующих.
– А вы сами что-нибудь сочиняете? – спросил Шаллера другой молодой человек, более плотного сложения.
– Нет, – ответил Генрих. – Не сочиняю. Не чувствую за собой талантов.
– Понятно. Обычно критиками становятся те, кто не имеет талантов, но очень завидует тем, кто ими обладает.
– Признаться, я критиковал не таланты нашего досточтимого поэта, а лишь способ стихосложения. Если я чем-ибудь обидел вашего товарища, то прошу простить меня, произошло это невольно.
– Господа, господа!.. – весело обратилась к присутствующим Лизочка. – Может быть, кто-то еще хочет
