дней будет путаться в вышеупомянутой дихотомии. А если им еще подкинуть сомнительную идейку о сбережении народа, то этих двух конструкций вполне хватит, чтобы за водочкой обсасывать их до скончания веков, позволяя народу сберегаться собственными силами и жить по лжи применительно к условиям текущего момента, чтобы потом сдохнуть по правде.
Так что я свалил с арены, усыпанный лепестками роз, местными купюрами и кредитными картами разного достоинства. Но тем не менее я ни шаг не приблизился к Лолите, более того, мои представления о ее местонахождении по-прежнему оставались для меня великой тайной.
И вот эта тайна открылась! Майор выкрикнул:
– Трио братьев Канаванияма из Токио, из которых один – двоюродная сестра!
На сцену выскочили два японца в кимоно. Оба сделали комплимент и повернулись к форгангу. И оттуда мягонько, на полусогнутых ножках вышла в кимоно до пупка... Лолита! Нако-нец-то!
Я было рванул на арену, но Хаванагила придержал меня:
– Тихо, тихо, Михаил Федорович. Концерт продолжается.
И я обмяк. Закон сцены. Что бы ни случилось, концерт должен продолжаться. Мистическая вещь. Как только выходишь на сцену, прекращается кашель, загибается зубная боль, наступает на горло собственной песне похмелье. Я, например, на сцене ни разу не чихнул. Хотя в мирской жизни делал это по десять– двенадцать раз кряду. А один раз чихал от магазина «Диета» на улице Горького до площади Маяковского. Семьдесят два раза. Такая вот аллергия на жизнь. А на сцене – ни-ни. А вы говорите, Бога нет. Не говорите?.. То-то.
Я знал этот номер по старой жизни. Брательники Канаванияма из города Токио на самом деле были якутами из Наро-Фоминска. Как якутов занесло в Наро-Фоминск, а оттуда на эстраду, никто никогда не знал. А ихнюю тогдашнюю телку звали Виолеттой Дробязко. Они выступали в клешах и тельниках, а она – в кимоно до пупка. И глаза косили под японку. Ставка у нее была небольшая, так что иногда я ей подкидывал башлишек. А так, чувишка так себе: пятая фабрика Москвошвея. На таких люди моего круга не женятся.
Они работали под фонограмму древней песни «Девушка из Нагасаки».
Суть номера состояла в том, что на протяжении пяти минут Виолетта кувыркалась на двух шестах, подкидываемая Канаваниямами, предварительно отплясав джигу. В финале шест оставался один. Виолетте завязывали глаза, давали обруч, затянутый бумагой. Братья в полном молчании поднимали шест с Виолеттой. Старший кричал «Ап!», братья выталкивали шест, Виолетта подлетала, делала заднее сальто через обруч и приходила на шест. Срывала с глаз повязку и выходила на комплимент. А брательники крутили фляк и выпрыгивали на авансцену. Хозяином номера был старший якут – Валька. Именно от него зависел баланс, от него зависело поймать Виолетту на шест, от него зависело все. Ему было за сорок, и он для молодости лет носил парик. И еще он был алкоголиком. И руки у него переставали трястись только после стакана. Но, кроме шеста, он уже ничего не видел и не соображал. В 1967 году я был с ними на гастролях в Виннице. Они работали первым номером. И вот все готово к началу. Вальки нет. Нет как нет. Гастролеры начинают волноваться, местный администратор в панике: «Обком в первом ряду!» И тут за кулисы билетерша приводит в клочья пьяного Вальку:
– Ваш?
– Наш, – сказал администратор. – Ты где был, сука?
– Понимаешь, – начал объяснять, лучезарно улыбаясь, Валька, – я решил посмотреть концерт с балкона...
– Что смотреть?! Мудила! Когда ты первым номером работаешь!
– Вот я и хотел посмотреть, как я работаю. А балкона нет. Я пошел в партер, а эта курва в зал не пускает – пьяный, говорит. Ну, я и подумал: раз в зал нельзя, пойду на сцену. И вот он я весь тут. Занавес!
У меня не оставалось выхода. Я выскочил на сцену:
– Добрый вечер, дорогие друзья. На улице идет дождь, а у нас идет концерт. Первым номером нашей программы – трио братьев Канаванияма, из коих один – двоюродная сестра!
Звучит музыка. И они вылетают на сцену. Работают, как и положено. Аплодисменты на аплодисментах. Обком писает от счастья. И вот – кода. Виолетте завязывают глаза, она берет в руки обруч и становится на шест. Брательники поднимают шест. Кромешная тишина. И в этой кромешной тишине раздается голос Вальки:
– Сыпокойно, бля! Клянусь! Ап!
Виолетта крутит сальто, приземляется на шест, срывает с глаз повязку и выходит на комплимент. Братья крутят фляк. И тут силы Вальку покидают. Он вместо сцены приземляется в зал, прямо перед мордой обкома. Быстро соображает, в чем дело, мгновенно мчится на сцену и выходит на комплимент. Зал взрывается от хохота. Обком стоит перед сценой, держа в руке Валькин парик.
Года через два я работал с ними во Дворце спорта в Лужниках. С Виолеттой мы с год как разбежались. Я ее даже не узнал. Короче говоря, на коде номера она неудачно выпрыгнула, недокрутила сальто. Ее повело вправо, где за кулисами стоял я, и, как Валька ни пытался ее поймать, она пришла головой на бетонный постамент.
Да, были люди в наше время. Богатыри – не вы.
И вот они работают номер на запендюринском стадионе. Та же фонограмма – «Девушка из Нагасаки». Только теперь вместо Виолетты – Лолита. Моя Лолита. Только теперь Валька абсолютно трезв. Судя по цвету морды лица – печень. Поэтому он под наркотой. Это-то мы просечь можем. Поэтому, когда они выходят на финальный трюк, руки у Вальки трясутся, шест ходит ходуном. И Лолита, вместо ногами на шест, приходит головой на сцену. Я бросаюсь к ней. Поднимаю голову Лолиты, целую окровавленные волосы, срываю повязку с глаз. Глаза широко открыты и смотрят в никуда. И в этом «никуда» находят меня.
– Ты нашелся?.. – и Лолита закрыла глаза.
«Скорая» увезла ее в больницу. Я было рванул за ней. Но Валька схватил меня за руку:
– Не смей, сука. Как только ты – так сразу. Так что...
До сих пор рука меня плохо слушает.
Я стоял и смотрел, как каталка с Лолитой въезжает в приемный покой. Братья исчезли. Лолита исчезла. Больница тоже. И Запендюринск.
Глава 28
Сельский помещик достаточно захудалого рода, но со средствами, Полуэктов Валерьян Никифорович, отошедши от послеобеденного сна, потребовал чаю.
Отступление: послеобеденный сон – великое изобретение русского народа. Это вам не испано- итальянская сиеста, вызванная падением производительности труда в жаркое время дня. Нет. Русский послеобеденный сон – это высшее проявление русского модуса вивенди и модуса операнди. Спать после обеда. В это время русского человека лучше не трогать. Потому что разбуженный во время послеобеденного сна русский человек страшен. Он разнесет все. И все народы мира об этом знают. И не было в истории ни одного случая, когда бы агрессия против России начиналась во время послеобеденного сна. Мне кажется, что терем-теремок, о котором мы уже говорили, разнес именно разбуженный после обеда медведь, и именно поэтому патриотически настроенные русские патриоты постоянно предупреждают зарубежную закулису: «Не будите русского медведя». Те говорят: «Да мы и не думали». А наши им в ответ: «А мы вам говорим, не будите!» Те: «Да отъе...сь вы от нас! Фак ю!» Ну, тут патриотически настроенные русские патриоты и успокаиваются. Им главное – напугать зарубежную закулису. А что может быть доказательнее страха, чем
