люди, когда он добьется власти. Ему будет нужна надежная защита, Май.
- Да, - согласилась Май, кивая. Прядь ее темных волос упала на лицо. - Но защита от кого? Вот о чем я себя постоянно спрашиваю!..
Они попытались уснуть, но это оказалось невозможным. Часы на камине не давали спать своим тиканьем, которое казалось громче церковного колокола. С набережной доносились голоса рыбаков. Крики чаек плыли в насыщенном влагой воздухе, как по небу облака.
Долго они так лежали без сна, потом Чжилинь повернулся к ней:
- Май?
- Да, дорогой.
- Если, как ты говоришь, мои слова открыли дверь, то постарайся сделать так, чтобы она не закрывалась.
- Ты знаешь, я сделаю все возможное.
- Ну и чудненько, - сказал он. - Потому что у меня есть одна идея, каким образом отвадить Чана от нашего дорогого Доктора и, возможно, даже заставить его перемениться.
- Во имя всех богов, как?
Чжилинь засмеялся.
- Раз уж Сунь Ятсен увидел смысл в том, чтобы воспользоваться помощью русских, почему бы тебе не предложить ему послать своего военного советника Чан Кайши в Советский Союз изучать вопросы организации армии. Товарищ Бородин с удовольствием согласится. Если Чан начнет артачиться, пусть Доктор намекнет, что, мол, раз наши специалисты не хотят ехать в Москву, то придется просить русских прислать своих советников сюда.
Май уже хохотала. Хохотала так, что слезы потекли из глаз. Прижалась обнаженным телом к телу мужа, обнимая его.
И снова ее хохот звенел их маленькой комнатенке.
В 1923 году Сунь Ятсен, использовав аргумент, предложенный Чжилинем в ту ночь, действительно отправил Чан Кайши в Россию поднабраться знаний по части военного строительства, А через год он без помех слил Гоминьдан с Китайской коммунистической партией.
С советской моральной и материальной помощью новая, лучше вооруженная армия была создана с обязательным членством в партии ее офицерского состава. Революционный дух витал в воздухе, поддерживая оптимизм в обществе.
Поскольку Май была по горло занята партийной работой с Сунь Ятсеном, Чжилинь, чтобы не мешать ей, решил поближе познакомиться с другими видными деятелями Гоминьдана. Его собственная работа в портовой инспекции была не очень обременительна, и большую часть дня он мог проводить как ему заблагорассудится.
Вскоре он сблизился с Ху Ханмином. Это был высокий, стройный человек с добрым лицом и обычно тихим голосом, который он умел трансформировать по необходимости в зычный, ораторский, выступая на митингах.
Ему было уже сорок два года, и по возрасту он был ближе к Доктору, чем основная масса сподвижников. Познакомились они в Японии, где он учился. Острый аналитический ум этого юриста привлек внимание Сунь Ятсена, и они сблизились. Благодаря этой дружбе, а также потому, что он вообще мог ладить с людьми, Ху Ханмин скоро стал одним из лидеров Гоминьдана.
О нем можно было сказать, что он больше других главных сподвижников Доктора походил на него. Как и Сунь Ятсен, он был по сути своей гуманистом, верил в колоссальные силы китайского народа и от всего сердца желал ему добра. Его главным недостатком, если это считать таковым, было неумение говорить о политической борьбе, используя военные термины. Справедливо видя за этим определенную позицию, Чан Кайши постоянно нападал за это на него на собраниях. Конечно, он не мог не видеть в нем своего главного соперника в борьбе за высшие посты в государстве, если партии удастся придти к власти.
Что больше всего Чжилиню нравилось в Ху, так это его быстрый ум. Чаще всего именно он умел увидеть суть дела, выбравшись из хитросплетений слов и аргументов на бесконечных партийных собраниях. Но даже больше гибкого ума Чжилиню импонировала - на глубинном, эмоциональном уровне - открытость духа, характерная для этого незаурядного человека.
У отца Чжилиня вечно не хватало времени для семьи:
быстро перенимавший западные нравы город Шанхай отбирал у него все больше и больше времени. Фактически он был единственным китайцем, обладающим достаточным образованием и знаниями, чтобы руководить строительством огромного числа объектов. Первые три года после переезда в Шанхай он крутился как белка в колесе, работая и с японцами, и с европейцами.
Покидал он дом чуть свет, а возвращался поздно, когда все сроки для обеда давно прошли. В этом отношении их семья была весьма нетрадиционна, и ему долго пришлось убеждать жену, чтобы она кормила детей без него. Тем не менее сама она отказывалась есть, пока он не вернется домой. В душе она так и не могла смириться с тем, что дети едят одни. Отец же не видел в этом никакого неуважения к нему, воспринимая это лишь как знак того, что времена меняются.
Так или иначе, но Чжилиню не хватало отцовского внимания, и Ху Ханмин, заметив, без сомнения, в этом юноше искру божью, с удовольствием проводил с ним вечера, гуляя по извилистым улочкам большого города и вдоль набережной, которую, по восточной традиции, называли словом 'бунд', заимствованным из хинди. О чем они только ни говорили во время этих прогулок!
Год 1924 был на исходе. В один из вечеров 'дядя Ханмин' был неразговорчив. Рассеянно поглядывал он на черные мачты, трубы и снасти кораблей, которыми как всегда была забита шанхайская гавань. Было сухо и относительно прохладно, хотя гораздо теплее, чем должно быть в эту пору в Пекине, открытом ледяному дыханию Сибири. Там теперь лежит снег, а в Шанхае еще не кончилась осень. Раздувшийся красный диск солнца тонет в море, превращая корабли в черные силуэты. Чжилинь мог видеть, что плавучие экскаваторы все еще работают у входа в бухту. По необходимости вход в порт был закрыт из-за них на весь день, но никто из тай-пэней не протестовал. Огромные суммы ежегодно тратятся на то, чтобы убрать ил, наносимый рекой, и давать возможность океанским лайнерам заходить в шанхайскую гавань.
Чжилинь повернулся к своему старшему товарищу Симпатия, которую он почувствовал к нему уже при первой встрече, давно переросла в привязанность, и ему было грустно видеть, что 'дядя Ханмин' не в духе.
- Как-то Сунь Ятсен говорил, - сказал он, - что в западной культуре есть обычай делить с другом бремя печали.
Ху Ханмин повернулся к Чжилиню, улыбнулся, но даже улыбка его была невеселая, что еще больше огорчило молодого человека.
- Возможно, но я бы сказал, что это весьма варварский обычай. Разделяя скорбь друга, мы показываем наше неуважение к ней. - Он пожал плечами. Поистине, пути мира неисповедимы.
- Ну это зависит от характера скорби, - возразил Чжилинь. - Если она вызвана очередными партийными дрязгами, то я мог бы способствовать ее смягчению. - Он улыбнулся. - О делах внутренней политики Гоминьдана полезно спросить мнение постороннего, но сочувственно настроенного наблюдателя. Оно может оказаться небезынтересным.
Ху Ханмин не мог не рассмеяться.
- Во имя всех богов! Чжилинь, ты удивительный молодой человек. Тебе никогда не приходило на ум заняться юриспруденцией? С твоим талантом убеждать ты мог бы стать прекрасным адвокатом.
- Я бы хотел помочь, Старший дядя, - серьезно сказал Чжилинь, употребляя уважительное китайские обращение к старшему.
Экскаваторы перестали работать. Сумерки упали на город. В их розово-лиловом свете мутная вода бухты казалась чистой и манящей. Опаловое сияние залило изгиб Бунда, когда зажглись фонари. На баржах затаганили печурки и начали готовить ужин. Дымное марево повисло над гаванью, окрашивая молоденький двурогий месяц в голубовато-сиреневый цвет.
Они пошли по набережной.
- Ты, конечно, прав, - сказал наконец Ху Ханмин. - Но мне бы не хотелось вовлекать тебя...
- Об этом можете не беспокоиться, - прервал его Чжилинь. - Жить с Май и не быть вовлеченным - это, знаете, из области фантастики.
