горький смех, и тогда окончательно терялась, не в силах вырваться из навеянного луной наваждения.
Неохотно поднявшись и смыв набежавшие во сне слезы, рассеяно кивнула обеспокоившемуся тигру и поскорее отвернулась, чтобы не показывать своих тревог. Правда, краешком сознания отметила, что он когда-то успел разыскать и принести мой дорожный мешок. Позаботился, как ни странно это звучит. Хотя чего удивляться? Время уже к полудню, Лех наверняка понял, что я не вернусь, смирился с неизбежным и с досадой оставил мои вещи там, где обещал. Да, я твердо решила уйти, на этот раз навсегда. Иными словами, окончательно сбежать, исчезнуть и больше никогда не приближаться к смертным. Ширра всего лишь избавил меня от необходимости заворачивать к месту стоянки.
Принятое решение далось нелегко, оно не радовало и не приносило облегчения, но пересмотру никак не подлежало: оставаться среди людей действительно опасно. Я слишком охотно стала поддаваться луне, слишком быстро теряла рассудок и с каждым днем все легче сбрасывала человеческую личину, показываясь миру такой, какой была рождена изначально. Когда-то было время, когда луна всего лишь доставляла некоторые неудобства, но за это заметно добавляла сил, ловкости и скорости. Когда-то мне хватало простого плаща, чтобы избежать ее влияния, но, вместе с тем, и охотно пользоваться ее щедрыми дарами. Это время ушло. Последние два месяца наглядно показали, что мой срок уже близится. С каждым полнолунием я меняюсь все быстрее и глубже, каждая светлая ночь отбирает у меня волю к борьбе, лишает желания сопротивляться неизбежному. Теперь ни плаща, ни даже глубокой тени стало недостаточно, чтобы мне помочь. Даже крохотный кусочек луны, малейший проблеск заставляет меня метаться в поисках своей настоящей сущности. Что произойдет следующей ночью — не знаю. Какой я стану и что натворю в беспамятстве — неизвестно. Но теперь у меня остается лишь один путь — вперед. Одной. Как можно быстрее. В Мертвые Пустоши, как советовал Рум, где меня не найдет оберон и где я никому не причиню вреда.
От воспоминания о духе-хранителе в груди что-то болезненно сжалось, а руки сразу безвольно опустились. Двуединый! Не так я представляла себе его свободу! Не думала, что от этого станет еще хуже! Не предполагала, насколько тяжело ему было говорить правду и помнить о совершенной ошибке! Как?! Как мне объяснить ему, что я не злюсь? Как еще донести, что он прощен, если он сам не может себя простить?! Где найти слова, чтобы он понял и перестал себя мучить?! Боже, пошли мне еще один шанс попасть в Мир Теней!!
Ширра не торопил меня и не сердился, что время выхода так отсрочилось. Чувствовал неладное, понимал, что я сейчас не способна на быстрые сборы. Терпеливо ждал и только время от времени испытующе заглядывал в глаза, безошибочно находя там недавно обороненные слезы. Потом так же плавно потрусил следом, ни о чем не спрашивая и не бередя свежие раны, однако стоило мне остановиться и тоскливо вздохнуть, тут же оказался рядом. Прижался теплыми боком, негромко заурчал и несильно ткнулся холодным носом в щеку.
— Ничего, — прошептала я, обнимая его за шею. — Это просто сон. Когда-нибудь он вернется, и все будет хорошо. Я найду слова, сумею… я знаю, что отыщу его снова и все объясню…
Ширра непонимающе нахмурился.
— Всего лишь сон… — я прерывисто вздохнула и, поймав встревоженный взгляд тигра, неожиданно опустилась на траву. Безвольно уронила руки, чувствуя, как он тревожится все сильнее. А потом неожиданно начала говорить — обо всем: о своем детстве, о Руме, о погасшем амулете и обероне, который лишил меня духа-хранителя; о крысодлаках, едва не утопивших меня в Березинке; о старом лекаре, спасшем мне жизнь. О том, как я попала в Тирилон и почему решила вмешаться в судьбу одного невезучего «оборотня». О странных снах, преследующих меня по пятам. О скованном заклятием серокожем гиганте, чья душа так много лет была тесно связана со мной. Все ему рассказала, старательно сдерживая набегающие слезы. Даже о том, что в скором времени наверняка перестану быть той самой Трис, которая когда-то вытащила его из плена.
Он не перебивал. Слушал терпеливо, внимательно, будто от этого зависела жизнь, и по-прежнему молчал, стараясь не упустить ни одного слова. Только горящие золотом глаза чуть сузил, едва я вспомнила про оберона и нанесенную им рану, но не зарычал. Скорее, неприязненно покосился по сторонам, будто ждал, что это крылатое чудовище может вдруг появиться из-за кустов. А потом странно, почти виновато вздохнул, будто сожалея, что не смог меня тогда защитить. При упоминании о Руме он слегка удивился, затем озадачился, а потом надолго задумался, краешком глаза косясь на мое расстроенное лицо. Словно недоумевал, что у меня имелся свой дух-хранитель, да еще такой необычный. Но, кажется, поверил. Зато когда я сказала о снах, заметно обеспокоился и даже привстал, тревожно подергивая гибким хвостом. Настороженно меня обнюхал, ища потусторонние запахи, обошел кругом, ткнул носом в незащищенную шею, однако ничего подозрительно не обнаружил и так же неожиданно угомонился.
А я все говорила, говорила…
Когда поток слов, наконец, иссяк, а голос охрип от длинного монолога, время перевалило далеко за полдень. Солнце начало медленно клониться к западу, дневная жара спала, громкоголосые птицы тоже подустали от своих брачных песен и слегка приглушили назойливые трели. Воздух стал наполняться благословенной прохладой. По густой листве прошелся легкий ветерок, суля скорое избавление от удушливого жара. Из-под густой травы начали опасливо выбираться голодные мошки и вездесущие комары. В десятке шагов что-то сердито проворчал спешащий по своим делам барсук…
Я отерла лицо и со вздохом подняла голову — Ширра по-прежнему сидел напротив и внимательно смотрел. Массивный, величественный, поразительно грациозный даже в полной неподвижности. Но во взгляде такая странная задумчивость, что мне вдруг показалось, что он все никак не мог решить для себя какой-то важный вопрос. Он не был напряжен или насторожен. Мои откровения не заставили его испуганно отойти или предупреждающе вздернуть верхнюю губу. Глаза все так же мягко лучились золотистыми искрами, когти спрятались в подушечках лап…. однако мне отчего-то вдруг стало не по себе: таким разумным я его еще ни разу не видела. Такое впечатление, что ему гораздо больше лет, чем мне. Что он повидал много такого, до чего мне еще расти и расти. Но ни снисхождения, ни добродушной насмешки над своими страхами я тоже не увидела, зато силы и необъяснимой мощи в нем было — хоть отбавляй. Будто бы оказалась вдруг перед пронизывающим взглядом столетнего мудреца, который видит тебя насквозь, но об увиденном пока не говорит — ждет, когда сама догадаешься. Знает о тебе почти все. Понимает еще больше. Вот только делиться выводами не спешит. Дескать, не время еще.
Я неловко отвернулась, не в силах долго выдерживать этот пристальный взгляд.
— Пойдем, а то солнце уже высоко. Хотелось бы до вечера добраться до реки. Дорогу не забыл?
Тигр качнул головой.
— Это хорошо. Сейчас возьму мешок и пойдем, — я устало улыбнулась, наклоняясь за вещами и с грустью чувствуя, что гораздо охотнее бы свернулась клубком и надолго впала бы в спячку, как хомяк зимой. Но идти надо. Через силу, через боль и через «не хочу». Действительно надо, хотя бегать от невидимого преследователя надоело хуже некуда. Да только он не оставит меня в покое. Надо спешить, надо уйти как можно дальше, заметая следы и пряча малейший намек на свое присутствие. — Как думаешь, мы успеем обогнать караван до Кроголина? Не хотелось бы с ними столкнуться на переправе — говорят, возле Соленого Озера есть еще одна, и нам ее не миновать.
От простого движения спину неприятно кольнуло между лопаток, будто туда вонзили сразу два осиновых кола, и я болезненно поморщилась: ну вот, похоже, застудила. Только этого не хватало! Однако додумать до конца эту мысль и предаться унынию мне не дали: что-то вдруг сильно толкнулось под ноги, властно пихнуло под колени и заставило непонимающе охнуть.
От неожиданности я потеряла равновесие и опасно покачнулась, нелепо замахав руками, однако упасть не упала — между ног ловко проскользнуло что-то горячее и гибкое, легко вздернуло кверху, поневоле заставив вцепиться всеми пальцами в густую шерсть. Затем приподняло и уверенно подсадило, как подсаживают на руки неразумных детей. На границе сознания мелькнула дикая мысль о подлом коварстве мохнатого гада, посмевшего со мной поступить столь неблагородным образом, но потом мне стало резко не до размышлений: спина у Ширры оказалась лишь немногим ниже лошадиной. Зато шире и явно удобнее, одно удовольствие сидеть. Никакого седла не нужно. Только стремян не оказалось, и оттого создавалось ощущение, что в любой миг можно соскользнуть с этой твердой, как скала, поверхности на землю. Особенно тогда, когда она уже быстро двигается под тобой, с каждой секундой убыстряясь все больше и заставляя испуганно распахивать глаза.
