пулеметами, и приказал окружить «восставших». Когда это приказание было выполнено, комендант лагеря отдал распоряжение сделать три предупредительных выстрела и, если после этого русские не отправятся на работу, открыть по ним огонь.
Солдаты сенегальцы возмутились подобной расправой над безоружными людьми и отказались исполнить требование коменданта. Роту сенегальцев убрали, вместе с ротой покинула лагерь и вся администрация. Русские солдаты остались одни. Во второй половине дня вместо ожидавшихся новых репрессий, что делалось в подобных случаях, неожиданно для русских солдат к лагерю 8-й роты «бис» подвезли продукты и, вопреки правилам, выдали каждому солдату усиленный паек: хлеба больше нормы, по банке сардин и по целой большой копченой селедке.
Не подозревая злого умысла, измученные хроническим голодом люди с жадностью набросились на полученные продукты. К вечеру, мучимые жаждой, солдаты стали готовить посуду, чтобы идти за водой, но конвой, постоянно сопровождавший водоносов в указанное время, не появлялся, не появлялся и комендант лагеря. Прошли все сроки. Начало темнеть. И только тогда солдаты поняли, что задумала администрация лагеря. Мучимые жаждой люди метались по лагерю, обнесенному несколькими рядами проволочных заграждений, выходы из которого были крепко заперты. Но ни просьбы, ни мольбы, ни страдания людей не пробудили человеческих чувств у коменданта лагеря, организатора этой пытки. Он оставался неумолим.
Трудно сказать, как долго продолжались бы мучения людей, если бы в это не вмешался туземный офицер — командир роты сенегалов. Стоны мучимых жаждой [283] людей пробудили в нем чувстве протеста против бесчеловечности французских властей. И хотя он, как «туземец», не имел права вмешиваться в дела коменданта лагеря, тем не менее он заставил «цивилизованного» палача прекратить пытку и дать русским солдатам воды, предупредив коменданта, что среди солдат сенегальцев растет ропот и гнев, которые могут привести ко всякого рода неожиданностям.
Произвол французских властей, открытое убийство десятков и сотен невинных русских людей стали известны далеко за пределами Франции, Северной Африки, Балкан. Бесправное положение русских солдат, посланных во Францию царским правительством, приобретало все большую гласность. Французская буржуазия забила тревогу. Она старалась замести следы своих злодеяний. Все, что появлялось в зарубежной прессе правдивого о русских солдатах во Франции, французская буржуазия объявляла сообщениями, «инспирированными немцами» и «русскими большевиками».
Так, на одно из таких сообщений, которое уличало французские власти в варварском истреблении русских солдат — вчерашних французских союзников, французская газета «Independent» («Индепендент») от 22 июня 1918 г. отвечала: «Тенденциозные сообщения, вероятно, инспирированные немцами, гласят, что русским солдатам, мобилизованным во Францию до революции, было отказано в свободном возвращении в Россию.
Не первый раз распространяются и опровергаются такие сообщения, можно и должно противопоставить им безусловное и категорическое опровержение. Это — ложь, что сражающиеся во Франции русские просили отправить их на родину; ни один русский не был записан или удержан силой в качестве рабочего. Французское правительство предоставило каждому русскому свободу поступать по своему желанию. Те, кто захотели остаться в рядах сражающихся, были распределены по различным батальонам, составляющим вместе русский легион. Те, кто захотели работать, используются во Франции в качестве рабочих добровольцев».
Когда эта статья стала известна русским солдатам на Балканах, они отправили на имя главнокомандующего Салоникским фронтом следующее письмо: «Счастливый случай дал нам газету «Independent» («Индепендент») от 22 июня 1918 г., издающуюся в г. Салониках (Греция) и [284] цензурованную высшим французским командованием, в которой помещена статья «Тенденциозные неточности», содержащая буквально следующие утверждения: ни один русский не был силой ни зачислен, ни удержан в качестве сражающегося или рабочего. Французское правительство предоставило каждому русскому поступить по своему желанию.
Мы называем «счастливый случай» потому, что он окончательно открывает нам глаза на весь произвол, совершаемый над нами. Мы себе не можем представить, чтобы ни один высший чин французского главного штаба на Салоникском фронте не знал о нашем действительном положении. Ведь тот же генерал Гамбета кем-нибудь да был назначен на пост командующего русскими войсками после расформирования и от кого-нибудь же получил приказание силой заставить выйти 3-ю категорию (солдат, находящихся на излечении в госпиталях. — Д. Л.) на работу. Именно грубой силой оружия, примененного против безоружных и изнуренных, не добровольными, а насильственными мерами добилось «доблестное» и «благородное» французское командование двоякой цели: во-первых, выделения более слабых в 1-ю и 2-ю категорию и, во-вторых, выхода на работу 3-й категории.
Да, грубой силой. С какой поразительной раболепностью налетела африканская кавалерия под командой французских офицеров на 3-й батальон 3-го полка около ст. Ветикоп! На обезоруженных сыпались удары воинственных победителей не только плоской шашкой, но и для вящей убедительности многим пустили кровь, свидетелем чего является английский госпиталь, принявший не одного из тех, кому французское правительство, как пишет газета, предоставило право поступить «по своему желанию».
Да, грубой силой! Разве иначе можно назвать голодовки, следовавшие немедленно за отказом от работы? Да какие голодовки! Только бесчеловечность может придумать такие меры! Но и этого мало: хочешь оправиться — оправляйся около палатки или в самой палатке, если французские власти были так любезны и разрешили строить палатки...
Да, грубой силой! Как назвать способ, когда непокорный кладется, голый и связанный, на один бок и принужден так лежать на сырой земле или стоять связанным... часами? Может быть, у вас не называют грубой силой, [285] когда вызывают человека, не желающего работать, приказывают снять очки и начинают по всем правилам бокса «убеждать» его на добровольное согласие? Если «нет», то следует продолжение, и не удивительно, что несчастный, ослабев, соглашается выйти работать. Но не слишком ли развязно будет назвать такую работу добровольной?
Да, грубой силой! Любой русский «3-й категории» доставит обильный следственный материал по поводу способов воздействия на наши желания, начиная с метких ударов прикладом или штыком и кончая преступлениями, вроде расстрела старшего унтер-офицера 3-го полка тов. Полякова и многочисленными ранениями других, из которых не один умер в госпитале за свои убеждения... Разве это не «гражданское мужество» говорить нам, что мы свободны и никто нас не хочет принуждать, каждый может поступать по своему личному желанию. Отдавать приказ, в котором нет и звука о принудительных работах, а самим втайне приготовлять меч, который должен принудить непокорных.
Да, горький для русских солдат французский плен! Тем более, что все исходит от французов, от которых мы этого никак не ожидали. Неоднократно мы слышали из уст французских офицеров, что мы не пленные и нас не рассматривают как таковых. Конечно, «мы не пленные», если нас держат так предупредительно под строжайшей охраной часовых с заряженными винтовками и громогласно объявляют, что всякий, кто перейдет запретную линию, получит меткую пулю...
Нам известны многие и многие жертвы от французского штыка, пули или голода... Кто будет сочувствовать вам при продолжении этого постыдного насилия над безоружными? Не вечно же будет продолжаться война, и не можете же вы уничтожить 15 000 человек, чтобы скрыть ваше преступление! Мы опять не будем работать и требуем оставить нас в покое и принять все меры к скорейшему отправлению на родину.
...Мы этого требуем потому, что в нас течет еще искра надежды, что в вас проснется чувство французов-освободителей, а не поработителей, какими вы являетесь сейчас.
Об одном обстоятельстве, единственно светлом, мы считаем долгом упомянуть — это о нашей признательности тем чутким братским сердцам, которые облегчали нашу долю посильной помощью, часто прямым неисполнением [286] приказаний начальства. Радостно и тепло становилось на душе, когда тайком от офицеров, сквозь проволоку или дверь просовывалась рука с хлебом или часовой на посту, заметив убегающих, отворачивался, чтобы не видеть того, чего он не должен был бы допустить. И мы не забудем наших сторожей, не виновных в наших несчастьях, помогавших где и чем только было возможно. Но голос солдата беззвучен, нами играют отдельные люди, и мы требуем от вашей совести: освободите нас и отправьте на родину! 14 (27) июня 1918 г. Бабчор (высота 2165). Македония, Новая Греция».
