стало аналитическое изучение старой рукописи на японском языке, автором которой был японец Кодаю, спасенный русскими казаками при кораблекрушении у берегов Камчатки, проведший несколько лет в России, а потом возвращенный Адамом Лаксманом в Японию. В рукописи излагались впечатления Кодаю о жизни неведомой японцам северной страны - Российской империи. Будучи переведенной В. М. Константиновым на русский язык с соответствующими научными комментариями, эта рукопись стала уникальным вкладом в отечественное японоведение. Ее защита Владимиром Михайловичем в качестве кандидатской диссертации вылилась в подлинный триумф диссертанта: в 1960 году Ученый совет Института востоковедения АН СССР в виде исключения из всех утвержденных высшими государственными инстанциями правил сразу же присудил Владимиру Михайловичу степень доктора исторических наук.
Произошло это значительное для отечественных японоведов событие, к сожалению, тогда, когда меня в Москве не было. Ни в 1956 году, ни в 1957 году мне не довелось лично сблизится с Константиновым, так как в стенах института он появлялся редко, да и поводы для такого сближения не возникали. Единственный раз перед своим отъездом в долгосрочную командировку в Японию я встретился с ним накоротке и получил от него несколько добрых советов. 'Для изучения японского языка,- сказал он тогда,используйте каждый шанс. Когда я попал в Японию, то даже во время прогулок по улицам старался прочесть и понять все попадавшиеся мне на глаза вывески - и это, между прочим, также помогало в запоминании иероглифов...' Жаль, конечно, что В. М. Константинов не оставил воспоминаний о своей жизни в Японии в бытность военным атташе советского посольства. Тогда публикация подобных мемуаров в условиях строгой цензуры была, конечно, невозможной. Лишь в личных беседах с друзьями и знакомыми мог Константинов ронять невзначай отдельные жемчужинки из своего наглухо закрытого клада воспоминаний. Кому-то из сотрудников института Константинов рассказал, например, между прочим, о своей мимолетной встрече с наркомом обороны К. Е. Ворошиловым, в кабинет которого незадолго до своего ареста он был вызван для отчета о пребывании в Японии. 'Пока я, стоя перед наркомом, минут двадцать докладывал о проведенной в Японии работе,- сказал тогда Константинов,- Ворошилов сидел молча, не глядя в мою сторону и не перебивая меня. А когда я завершил отчет, то он после некоторой паузы задал мне лишь один вопрос: 'Ну скажи честно, а с японкой ты все-таки хоть раз переспал?' Я бодро ответил: 'Нет, товарищ нарком обороны!' - 'Ну и дурак,- ласково резюмировал Климент Ефремович.- Можешь идти'.
В середине 50-х годов в институте появились в качестве научных сотрудников еще несколько японоведов-выходцев из различных военных учреждений. Как правило, это были люди, хорошо владевшие японским языком, обладавшие большой работоспособностью и более ответственным отношением к делу, чем, к примеру, выпускники такого учреждения как Высшая партийная школа при ЦК КПСС. В числе вновь пришедших хотелось бы упомянуть таких специалистов как Б. Г. Сапожников, Г. И. Подпалова, И. Ф. Вардуль, А. И. Динкевич. С ними мне довелось работать и дружески общаться главным образом в последующие, а именно в 60-80-е годы. Здесь же отмечу только, что их приход в Институт востоковедения АН СССР весьма способствовал дальнейшему укреплению кадровой базы советского японоведения.
Что обсуждали и писали японоведы
института в период до и после нормализации
советско-японских отношений
Период с 1952 по 1957 годы, т.е. период моего пребывания в ИВАНе в качестве младшего научного сотрудника, стал для меня временем первых ощутимых успехов в моей японоведческой работе. Простейшим мерилом достижений того или иного ученого-гуманитария в стенах академических учреждений нашей страны считается издавна количество опубликованных им книг и статей. Если нет у научного работника за плечами объемистых печатных трудов, то его авторитет среди коллег будет оставаться невелик. Да и у самого пишущего человека есть всегда затаенная мечта о том, чтобы его рукописный труд был опубликован и стал доступен многим другим людям читателям. Не был исключением из этого правила и я - молодой японовед, мечтавший о публикации хотя бы того, что уже было мною написано.
Волею случая эта моя мечта в начале 50-х годов неожиданно осуществилась. Где-то в 1953 году я получил предложение руководства исторической редакции Госполитиздата (Государственного издательства политической литературы) о публикации в виде книги моей кандидатской диссертации. Случилось это, как я узнал впоследствии, потому, что одна из выпускниц МИВа, В. Кузьмина, учившаяся со мной на одном курсе, работала в те годы в Госполитиздате и, узнав о теме моей кандидатской диссертации, рекомендовала меня в качестве автора своему начальству. Естественно, я не стал отказываться от такого заманчивого предложения, тем более что руководство отдела Японии ИВАНа не горело желанием содействовать изданию моей рукописи в академическом издательстве. Предложение Госполитиздата было тем более привлекательным, что оно предполагало выплату автору соответствующего гонорара, которого я никогда до тех пор не получал. Правда, при подготовке рукописи к сдаче в Госкомиздат мне пришлось несколько расширить по сравнению с диссертацией ее хронологические рамки и изменить заголовок. Редакторы оказались людьми доброжелательными, и это обеспечило ее быстрое продвижение к печати. В результате в 1955 году моя первая книга, озаглавленная 'Внутренняя политика японского империализма накануне войны на Тихом океане. 1931-1941', вышла в свет, что несколько упрочило мою репутацию в институте. Особую радость мне доставляло то, что с выходом этой книги я закрепил свое авторство в детальном выявлении фашистского характера власти в Японии в довоенный и военный период.
Выход в свет в 1955 году названной книги, в которой запальчиво обличалась преступная внутренняя политика японских правящих кругов, проводившаяся накануне и в годы войны на Тихом океане, целиком отвечал духу того времени - духу 'холодной войны', разгоравшейся между США и Советским Союзом в глобальном масштабе, включая и Дальний Восток. Нельзя забывать, что это был период все возрастающего накала враждебных чувств советской общественности в отношении правящих кругов США, бесцеремонно утверждавших силой оружия свой односторонний контроль и над Корейским полуостровом и над Японией. К усилению вражды вела дело и американская пропаганда, изображавшая Советский Союз как опасную, агрессивную силу, способствовавшую разгрому в Китае американских ставленников - чанкайшистов и образованию КНР во главе с коммунистическим лидером Мао Цзэдуном, силу, вскормившую в Корее режим Ким Ир Сена и оказавшую поддержку китайским добровольцам, отбросившим американскую армию на исходный рубеж - 38 параллель. Считалось нормальным поэтому не церемониться в оценках антисоветской, русофобской политики США и их сателлитов, к каким относилась и Япония, особенно тогда, когда речь шла о политике японских агрессоров.
Не было оснований у нашей страны гладить в те годы по головке и правящие круги послевоенной Японии, охотно давших согласие на превращение Японских островов в тыловую базу вторгшихся в Корею вооруженных сил США и вставших на путь воссоздания в стране вопреки действующей конституции вооруженных формирований армейского типа. Такая политика японских правящих кругов стала рассматриваться в те годы советскими государственными деятелями и прессой как опасный курс, чреватый возрождением японского милитаризма и военной угрозы нашей стране. Не случайно поэтому советская печать все чаще и шире стала публиковать тогда статьи об угрозе ремилитаризации Японии, вполне совпадавшие по содержанию и духу с публикациями китайской и северокорейской прессы.
Проблема вероятного возрождения японского милитаризма стала обсуждаться в те дни и в советских научных кругах. Обсуждалась она и в стенах Института востоковедения АН СССР. Естественно, что втянулся в изучение этой темы и я как один из тех молодых японоведов, которых прежде всего интересовали актуальные проблемы современности, связанные с конкретными практическими задачами внешней политики нашей страны. В те годы в своих научных поисках я руководствовался тогда, как руководствуюсь, кстати сказать, и сейчас, не отрешенными от реальной жизни абстрактными идеями защиты неких 'общечеловеческих интересов' и 'мировой справедливости', а стремлением к последовательной защите национальных интересов своей страны, своей родины, своего государства. Поэтому я был вполне убежден в своевременности и правильности того, что писал, и не испытываю никаких угрызений совести за содержание и грубоватый тон своих тогдашних публикаций.
Конечно, при выявлении возможности возвращения Японии на путь милитаристской политики возникло немало спорных вопросов. Прежде всего надо было разобраться в том, что следовало понимать под 'милитаризмом', на какой почве возникло это явление в довоенные годы, оставалась ли эта почва в послевоенный период и, наконец, существовало ли в правящих кругах США и Японии сознательное стремление к возрождению в стране прежней милитаристской политики, главной целью которой становилась подготовка страны к войне. Эти вопросы, кстати сказать, широко обсуждались в те годы в американской
