Откровенно говоря, я предполагал, что весь этот спектакль закончится в пользу 'истцов', так как компания НТВ постоянно придерживалась по ряду вопросов 'антиимперских', 'антисталинских', русофобских позиций. Однако неуклюжие, откровенно прояпонские выступления адвокатов и свидетелей 'истцов' произвели столь удручающее впечатление на 'присяжных заседателей', что последние вопреки замыслу организаторов этого судебного шоу не пошли на поводу у поборников сдачи Южных Курил японцам и проголосовали за 'вердикт', отвергавший нелепый 'иск'. Это был редкий случай, когда в телевизионном эфире нам, российским патриотам, удалось, несмотря на противодействие прояпонских сил, юридически доказать свою правоту и несостоятельность тех, кто хотел бы превратить российские земли в объект беспринципного торга с японцами. И я не скрывал свою радость, когда на следующий день принимал поздравления от моих друзей в институте.
Еще раз в телевизионной дискуссии на ту же тему - о путях решения российско-японского территориального спора - меня пригласили участвовать в октябре 1999 года. В этой дискуссии, которую по каналу ТНТ под рубрикой 'Момент истины' вел телевизионный комментатор С. Караулов, приняли участие наряду со мной небезызвестный думский деятель Владимир Жириновский, бывший думский депутат из числа рьяных 'демократов-реформаторов' Аркадий Мурашов и зам. главного редактора газеты 'Новые Известия' бывший известинский корреспондент в Японии Сергей Агафонов. В состоявшемся между нами перед телекамерами споре, 'отдавать России японцам Южные Курилы или не отдавать', роли распределились, как это и было задумано телесъемщиками, так: Агафонов и Мурашов склонялись в пользу уступок России японским территориальным притязаниям, в то время как Жириновский и я выступали решительно против любых потаканий этим притязаниям.
Но дискуссия эта оставила у меня ощущение досады и никчемности подобных телевизионных шоу. Как стало сразу же ясно, ведущего Караулова судьба Курил как таковая нисколько не интересовала: свою задачу он видел в том, чтобы исподволь стравить участников дискуссии и придать спору видимость эмоционального накала и словесную остроту. В этом отношении наибольшее внимание тридцати зрителей, перед которыми мы восседали на подиуме за двумя столиками, приковал к себе, как и следовало ожидать, Жириновский, говоривший дольше, громче и образнее других, хотя временами он нес всякую чепуху, либо почерпнутую им из сомнительных источников, либо приходившую ему в голову по ходу спора. Не блистали знанием фактов и логикой своих высказываний ни мой бывший коллега по газетной работе в Токио Агафонов, от которого следовало бы ожидать большей осведомленности и обстоятельности, ни Мурашов, который вообще не смог привести ни одного веского довода в пользу 'необходимости' поиска 'справедливого компромисса' с Японией на путях уступок ее территориальным притязаниям. На примере сумбурных высказываний всех трех названных выше участников дискуссии я воочию увидел, как слабо готовились именитые думские политики и вроде бы солидные журналисты-политологи к своим выступлениям по телевизору, как безответственно и легкомысленно относились они к тому, что изрекалось ими с телевизионных экранов. Не доволен я остался и теми отрывочными репликами и возражениями, которые мне удалось торопливо высказать в стесненных условиях, когда все три моих говорливых собеседника норовили слушать лишь самих себя, бесцеремонно перебивая и друг друга, и меня.
Во время подготовки участников дискуссии к записи, а потом и во время съемки я, находясь вблизи от Жириновского, искоса наблюдал за этой скандально известной личностью. От всех его величественных поз, высокомерных гримас и громких претенциозных изречений веяло фанфаронством, фанаберией и неуважением к окружавшим его людям. Удивительно, как удавалось этому предельно нескромному, самовлюбленному и неприятному человеку удерживаться долгое время на верхних ярусах российской политической иерархии. Видимо, ельцинский режим создал для процветания таких одиозных фигур какую-то благоприятную почву. И не случайно то, что Жириновский, изображавший себя ярым оппозиционером, в острых политических ситуациях неизменно поддерживал в Думе Ельцина и его доверенных лиц.
Полемические выступления в защиту Курил от японского вторжения были, разумеется, не единственной темой моих японоведческих занятий и публикаций в составе работников отдела комплексных международных проблем Института востоковедения. Появилась у меня в те годы и еще одна любопытная тема исследований.
Ее появление было навеяно выступлениями по телевидению профессора Московского государственного института международных отношений В. Г. Сироткина. Речь в его выступлениях шла о золотом запасе царской России, который в годы русской революции и гражданской войны был вывезен, по его сведениям, за рубеж, и прежде всего в Японию. Вопрос этот заинтересовал меня еще и потому, что в предшествовавшие годы я с досадой отмечал отсутствие интереса среди наших японоведов к такому историческому событию как японская интервенция в Сибири и на Дальнем Востоке, которая представляла собой по сути дела агрессивную войну Японии против нашей страны и бесцеремонную оккупацию японской армией российской территории, продолжавшуюся в общей сложности чуть ли не семь лет (с учетом оккупации Северного Сахалина).
Как видно, в отличие от многих моих коллег-японоведов, особенно тех, кто посвятил себя изучению художественной литературы, искусства и прочих областей национальной культуры Японии, меня привлекали чаще не столько светлые, сколько темные стороны советско-японских и российско-японских отношений. Это было продиктовано, как я думаю, отнюдь не мизантропией, а заботой о национальных интересах моей страны, ибо никакая страна Дальнего Востока не покушалась в прошлом так часто на национальные интересы России, как Япония. Увы, не повезло России в этом регионе мира. Судьба послала ей на тихоокеанском побережье крайне неуживчивого и агрессивного соседа Японию, чьи правящие круги в течение первой половины ХХ века то и дело посягали на российские границы.
Когда о прошлых военных столкновениях России с Японией заходит речь среди наших соотечественников, то прежде всего вспоминаются почему-то русско-японская война 1904-1905 годов, кровопролитные сражения в районе Хасана и Халхин-Гола в конце 30-х годов и, наконец, бои в Маньчжурии в августе 1945 года. А ведь самой болезненной для русского населения из всех захватнических акций Японии, предпринятых против нашей страны, была военная интервенция Японии в Сибири, Забайкалье, Приамурье и на Северном Сахалине. Причем интервенция эта носила откровенно карательный и грабительский характер, и нам негоже забывать о том, что тысячи мирных русских людей погибли тогда от пуль японских интервентов, нельзя забывать и о колоссальных материальных ценностях, похищенных японскими интервентами на российской территории и вывезенных в Японию. Ведь не забывают же японцы свои обиды на Россию, укоряя нас за 'неожиданное' вторжение в Маньчжурию в августе 1945 года и за помощь Китаю в освобождении этой страны от японских милитаристов, как и за последующее использование труда японских военнопленных на восстановительных работах и стройках в различных районах нашей страны.
Думая так, взялся я в 1995-1996 годах за конкретное рассмотрение той полудетективной истории с похищением царского золота, о которой так часто упоминал в своих выступлениях по телевидению профессор В. Г. Сироткин. Сначала мне эта история показалась неправдоподобной, но потом, когда я познакомился с рядом документов, статистических сведений и воспоминаниями очевидцев, мне стало ясно, что судьба царского золота, попавшего в руки японских интервентов и представлявшего собой значительную часть золотого запаса России, заслуживала специального изучения. Ведь из России в Японию были увезены не килограммы и не десятки и сотни килограммов, а десятки, если не сотни тонн золота. И, несмотря на это, в нашей литературе не выходило в свет ни одной книжной публикации, посвященной этому 'ограблению века'.
Для подтверждения некоторых из своих догадок и уточнения отдельных фактов летом 1996 года я вылетал на десять дней в Японию, заполучив приглашение правления одной из совместных российско- японских фирм. Но большую часть своего времени я провел не в этой фирме, а в парламентской библиотеке за просмотром мемуарной литературы, а также газетных и журнальных подшивок, относившихся к заинтересовавшему меня периоду новой истории.
Результатом моего интенсивного ознакомления с данным вопросом стала осенью 1996 года публикация в Москве небольшой по объему книги 'Как Япония похитила российское золото'. При подготовке этой книжки к изданию я руководствовался не только абстрактным интересом к вопросам, почему-то упущенным отечественными исследователями, но и практическими соображениями. Яснее говоря, мне хотелось дать нашим чиновникам государственных ведомств, включая МИД России, обобщенные сведения, позволяющие при ведении переговоров с японской стороной по различным спорным вопросам предъявить японцам
