находившиеся под влиянием антисталинских, троцкистских взглядов. Свои вопросы ко мне некоторые из них сопровождали нелестными репликами по поводу недемократических порядков и социального неравенства в Советском Союзе.
- А почему до сих пор, вопреки ленинскому учению, такие партийные боссы как Брежнев получают колоссальные доходы, а народ живет в бедности? так запальчиво и с недоверием ко всему сказанному мной прокричал в микрофон, обращаясь ко мне, один из лидеров сидевшей в зале группы леваков.
Свой ответ я свел к невозмутимому перечислению конкретных сведений:
- Да, вы правы, что полного равенства в доходах советских людей у нас сегодня нет. Месячная зарплата рабочих колеблется у нас от восьмидесяти до трехсот рублей в месяц в зависимости от квалификации. Шахтеры зарабатывают иногда и больше: до четырехсот рублей. Наивысшую заработную плату получают у нас ученые: зарплата академиков достигает восьмисот, а может быть, и тысячи рублей. Большие жалованья получают генералы, космонавты и другие знаменитости: где-то в пределах пятисот-шестисот рублей. Что же касается зарплаты партийных работников, то она выше средней зарплаты рабочих, но ниже заработной платы профессоров и докторов наук. У работников центрального аппарата ЦК, секретарей райкомов она достигает пятисот-шестисот рублей в месяц. Что касается Брежнева, то его зарплата мне точно неизвестна, но она не выше, чем у президента Академии наук. В общем, как видите, верхние слои нашего общества имеют заработки раза в три-четыре более высокие, чем средняя зарплата людей наемного труда. А теперь обратимся к японскому капиталистическому обществу. У вас люди наемного труда в среднем получают 200- 250 тысяч иен (речь шла о 1970 годе.- И. Л.), а доходы таких состоятельных бизнесменов как Мацусита Коносукэ, если судить по газетам, не в три или четыре, а в сотни раз превышает доходы среднего японца. Вот и думайте, какой строй справедливее в распределении доходов, ваш или наш.
Дискуссии и беседы с японцами - слушателями моих лекций были, возможно, полезнее для меня, чем для них. В итоге более чем двадцати лекций, прочитанных мной в мае-июне 1970 года в различных городах Японии и живого общения с теми, кто их слушал, я стал, как мне думалось тогда, лучше чувствовать настроения, запросы и мысли японцев, а заодно лучше понимать разницу между нашей и японской общественной жизнью. И чаще эта разница была не в пользу японцев.
Однако без всякого умысла с моей стороны мое лекционное турне по Японии привело летом 1970 года к неожиданному ухудшению и без того недружественных отношений между КПСС и КПЯ.
Как известно, после поездки председателя президиума ЦК КПЯ Миямото Кэндзи в Пекин в марте 1966 года произошел полный разрыв отношений руководителей японских коммунистов с Пекином, пытавшемся навязывать КПЯ авантюристический курс действий, отвечавший интересам лишь великоханьской политики маоистского руководства. При таких обстоятельствах в Москве появилась иллюзия возможности восстановления былой 'дружбы' с японскими коммунистами. Такую иллюзию питали и Суслов и Пономарев, особенно после того как в январе-феврале 1968 года они съездили в Токио и провели там переговоры с Миямото и его окружением. Однако голословные заявления КПЯ о готовности к нормализации отношений с КПСС оказались неискренними, ибо руководство этой партии предпочитало в своей внутренней политике не дружбу с КПСС, а игру на антисоветских, антирусских предрассудках японских обывателей. Примером тому мог служить переход КПЯ в 1968-1969 годах к поддержке самого 'забойного' антисоветского лозунга японских националистов, а именно требования 'возвращения' Японии Курильских островов, причем в отличие от правящей либерально-демократической партии, зарившейся на Южные Курилы, КПЯ стала домогаться передачи всего Курильского архипелага, включая как южные, так и северные острова. Обвиняя советское руководство во вмешательстве в дела японских коммунистов, руководство КПЯ, как и в предшествовавшие годы, продолжало добиваться разрыва отношений КПСС как с японскими социалистами, так и со всеми просоветски настроенными деятелями марксистско-ленинской ориентации, если таковые действовали самостоятельно и не находились под контролем КПЯ. Для обид на КПСС и обвинений во 'вмешательстве Москвы' во внутренние дела КПЯ использовался любой повод.
Вот таким поводом для очередного скандала с Москвой послужила моя лекция, состоявшаяся в Киото в 'Рабочем университете', о котором ни я, ни работники советского павильона на выставке 'ЭКСПО-70', составлявшие программу моих лекций, не имели ясного представления. О том, что скрывалось за названием 'Рабочий университет', знали, по-видимому, японские организаторы лекций, связанные с социалистической партией, но информировать нас заранее они не сочли нужным. Само название этой организации меня нисколько не насторожило, ибо в большинстве городов организаторами моих лекций выступали рабочие профсоюзы.
Выйдя из-за кулис на сцену большого зала, где собрались около 500 слушателей названного 'Рабочего университета', я вдруг увидел в первом ряду знакомых и уважаемых мною политических деятелей: Сигу Ёсио, Судзуки Итидзо и Ямаду Рокудзаэмон. Да, это были они: японские коммунисты, искренние сторонники добрых отношений с КПСС и Советским Союзом, исключенные из Коммунистической партии Японии за отказ следовать тогдашнему антисоветскому курсу руководства КПЯ. Увидев их, я улыбнулся им со сцены, кивнул головой и, поднявшись на кафедру, приступил к лекции. В ту минуту, конечно, я не забыл полученных мною в Москве указаний руководства Международного отдела ЦК КПСС о необходимости воздерживаться от контактов с группой Сига во избежание нареканий со стороны руководства КПЯ. Преднамеренно нарушать эту инструкцию я не собирался, хотя в душе, да и при разговорах в узком кругу, я не был с ней согласен. Но здесь сложилась непредвиденная ситуация. Не бежать же мне было из зала...
Когда лекция кончилась, Сига и его друзья подошли ко мне и мы, естественно, пожали друг другу руки. А как же я мог поступить иначе! Для меня товарищ Сига всегда был и оставался пламенным революционеромкоммунистом, который пробыл 17 лет в фашистских застенках и в отличие от некоторых членов тогдашнего руководства КПЯ не отрешился от своих убеждений. Я всегда смотрел на него как на героя, достойного глубокого уважения: мог ли я, советский коммунист, не пожать протянутую мне руку японского коммуниста лишь потому, что какие-то злыдни-ненавистники нашей страны, сидевшие в руководстве Коммунистической партии Японии, пытались затоптать в грязь его заслуги, лишь только потому, что он остался верен дружбе с нашей страной?! Конечно же, нет! И в те минуты мне было все равно, что сотни собравшихся в зале сторонников Сиги смотрели на наши рукопожатия и что среди них наверняка были скрытые стукачи, которые немедленно известят лидеров КПЯ об этой лекции. Семь бед - один ответ: не отказался я от предложения Сиги поужинать с ним и его друзьями сразу же после лекции. И мы поужинали в скромном японском ресторанчике и обменялись добрыми словами. Сига говорил о своей решимости отстаивать дело дружбы с Советским Союзом, а я не скрывал в этой беседе своего уважения к стойкости и мужеству этого человека и его друзей, от которых так беспринципно и безнравственно отмежевалось руководство КПСС, предавшее их и обрекшее на политическую смерть. Что мог я ему еще сказать, кроме как: 'Крепитесь, Сига-сан! Будем надеяться, что наша партия рано или поздно воздаст должное вашей несгибаемой верности делу дружбы с нашей страной'. Мы расстались как старые друзья, и никогда по сей день я не испытывал раскаяния за свое запрещенное инструкциями Москвы поведение в тот вечер.
А на следующий день Центральный орган КПЯ газета 'Акахата', как и следовало ожидать, на первой странице опубликовала под крупным заголовком большую бранную статью о 'бесцеремонном вмешательстве КПСС во внутренние дела КПЯ'. В статье содержался шквал упреков и обвинений в 'беспринципности' руководства КПСС, направившем в Японию для демонстративной встречи с Сигой Ёсио и другими 'раскольниками' и 'агентами Москвы' бывшего токийского корреспондента 'Правды' Латышева, который не постеснялся даже выступить перед сиговцами с длинной лекцией. Что и говорить, в тот день антисоветские силы в руководстве КПЯ получили долгожданный повод для раздувания ссоры с нашей партией - ссоры, которая была им нужна для того, чтобы все видели как 'независима' и 'самостоятельна' эта партия в проведении своей политической линии.
Ну а что же Москва? Как сообщил мне в те дни доверительно советский посол в Японии О. А. Трояновский, из Международного отдела ЦК КПСС от Коваленко тотчас же пришел в адрес посольства запрос по этому поводу, и посольским работникам пришлось срочно направлять в Москву 'объяснение'. В объяснении было сказано, что моя лекция в 'Рабочем университете' была организована Японской ассоциацией культурных связей с зарубежными странами, которая не сообщила заранее лектору о присутствии в аудитории лиц, исключенных из КПЯ. Ни о чем другом в той объяснительной телеграмме Трояновский в Москву не сообщил, поскольку и ему в тот момент никаких подробностей о моей встречи с Сигой известно не было. Приняв к сведению это посольское разъяснение, И. И. Коваленко также не стал раздувать далее эту историю. Гневная публикация газеты 'Акахата' была положена в одну из папок
