внешнеполитическими службами США, разрабатывала тему 'Процесс принятия решений правительственными кругами Японии'. Там я познакомился с ведущим разработчиком этой темы - Мартином Вайнстейном, тогда еще молодым ученым, ставшим в дальнейшем одним из авторитетных американских экспертов по японской внешней политике...
Но самое большое впечатление произвело на меня посещение закрытого для посторонних исследовательского центра - Института оборонных исследований при Пентагоне. При входе в строго охраняемое помещение этого центра у меня потребовали удостоверение личности, и охранник, как в стихотворении В. Маяковского 'О советском паспорте', таращил глаза на мой советский паспорт до тех пор, пока не появились два сотрудника названного учреждения, у которых на цепочках, одетых на шеи, были прикреплены их собственные фотографии с указанием имен, фамилий и должностей (с такими цепочками и собственными фотографиями на груди ходили в этом секретном учреждении все его работники). Два моих гида провели меня быстро в одну из комнат на втором этаже, где и состоялась моя беседа с одним из сотрудников института. Помнится, что более всего моего собеседника интересовал вопрос об отношении советских японоведов и дипломатов к японским притязаниям на Южные Курилы. В ходе беседы я постарался внушить своему собеседнику простую и ясную мысль о том, что японские притязания обречены на неудачу и что в этом спорном вопросе советско-японских отношений позиция советской стороны не может претерпеть изменений ни при каких обстоятельствах.
Отвечая на встречный вопрос о том, что думает об этом споре американская сторона, мой собеседник стал развивать идею 'компромисса' на основе уступки Советским Союзом двух или четырех южных островов. При этом он показал мне брошюру, подготовленную сотрудниками центра, с изложением мнимых 'выгод', которые якобы могла бы получить советская сторона при заключении такого 'компромисса'. Пришлось мне вступить в спор и привести при этом самый простой и неопровержимый аргумент в пользу бессмысленности любых разговоров о 'компромиссе' в данном территориальном споре.
- Предположим,- сказал я ему,- хотя это и невероятное предположение, что советская сторона пошла навстречу японскому правительству и согласилась уступить ему два или четыре южных Курильских острова. Будет ли в таком случае поставлена точка на дальнейших японских территориальных притязаниях? Увы, нет, ибо под давлением партий оппозиции, в программах которых уже сегодня записаны требования возвращения Японии всех Курильских островов и даже Южного Сахалина, данный вопрос будет снова вынесен на обсуждение японских политиков и включен в территориальные требования если не сегодняшнего, то завтрашнего правительства Японии, а японская патриотическая пресса тотчас же подхватит эту тему и начнет раздувать общественные страсти. В результате на повестку дня будут вынесены новые, еще более агрессивные территориальные домогательства к нашей стране. Поэтому любые уступки советской стороны в данном споре с Японией способны лишь еще больше распалить ненасытные аппетиты японских националистов. Уже поэтому ни о каких уступках и компромиссах не может быть и речи.
На этом моем монологе и закончилась тогда беседа в пентагоновском Институте оборонных исследований. Кто знает, может быть, мой монолог совсем не огорчил, а наоборот, обрадовал пентагоновских экспертов, ибо они лишний раз убедились в том, что территориальный спор Советского союза с Японией будет и впредь долгие годы препятствовать сближению двух названных стран, никак не отвечающему национальным интересам США.
В Вашингтоне в Джорджтаунском университете я выступал перед тамошними преподавателями с сообщением на все ту же тему: 'Изучение Японии в Советском Союзе'. Дискуссия после лекции развернулась, как и в Гавайском университете, по поводу марксистской методологии как теоретической основы работ большинства советских востоковедов, включая и специалистов по Японии. Задававшие мне эти вопросы американские профессора пытались при этом сопровождать их своими комментариями, выдержанными в том духе, что-де марксистская методология навязывается советским экономистам, историкам и политологам принудительно, в то время как американские ученые обществоведы 'свободны' в своих взглядах, так же как и в выборе религии. Меня эти реплики вынудили на полемические ответы. В частности, я перешел в контратаку и заявил моим слушателям, что у них в Америке я также обнаружил наличие определенного идеологического давления на всех тех, кто связан с политикой и общественной жизнью. 'Вы с осуждением говорите о том, что в Советском Союзе не могут свободно вести научную и политическую деятельность те, кто не исповедует марксизм. Допустим, что это так. А что, в США не наблюдается чего-то подобного, когда речь идет, например, об атеистах-марксистах. Взгляните на список ваших конгрессменов - в этом списке среди сотен депутатов я не нашел ни одного атеиста - все оказываются приверженцы той или иной религии. Так ли это на деле? Увы, не так: есть и в США немало атеистов. Но из бесед с профессорами университетов, в которых мне удалось побывать, выяснилось, например, что стоит только кому-либо из американских политиков назвать себя атеистом, как на его политической карьере придется поставить крест: его заклюют как безбожника и опасного идеологического извращенца и журналисты, и политические конкуренты. Вот и приходится конгрессменам независимо от их личных взглядов причислять себя волей неволей к сторонникам той или иной религии. Так не надо же подходить предвзято к идеологиям других стран: нельзя, как говорится в русской пословице, указывать на пылинку в чужом глазу и не замечать бревна в своем'. Примечательно, что подобная пропагандистская контратака, предпринятая мной на лекции в Джорджтауне, не встретила отпора присутствовавших, видимо потому, что они не привыкли к таким полемическим разворотам в своих дискуссиях.
Повстречался я также с рядом американских знатоков Японии в стенах Пенсильванского университета в Филадельфии и в стенах Колумбийского университета в Нью-Йорке. Моими знакомыми в Колумбийском университете стали такие видные американские японоведы как литературовед Дональд Кин, политологи Джеймс Морли и Герберт Пассин. Два последних приглашали меня к себе в гости. Профессор Морли, бывший дипломат, советник посольства США в Токио, с гордостью показывал мне свой дом в штате Нью-Джерси, находящемся рядом с Нью-Йорком за рекой Гудзон. С гордостью, потому что значительную честь этого дома он построил своими руками. С видимым удовольствием водил меня по комнатам своей квартиры в центре Нью-Йорка и профессор Пассин, тот самый, с которым мы встречались еще на конгрессе востоковедов в Индии в 1963-1964 годах. Квартира его находилась на самом верхнем этаже одного из старых нью-йоркских небоскребов, причем большая часть ее комнат была оборудована в японском стиле с татами вместо пола, со стенными шкафами для футонов, с токонома, на которой возле висевшего на стене какэмоно стояли вазы с цветами и т.д. Такой экзотический японский интерьер доставлял, видимо, профессору Пассину особую радость: проживая в центре Нью-Йорка в японских апартаментах, он мог тешить себя иллюзорным ощущением пребывания в милой его сердцу Стране восходящего солнца.
В Колумбийском университете работала в те годы одна из самых крупных групп американских японоведов. Там писали докторские диссертации большое число тех молодых людей, которые в наши дни стали ведущими и наиболее авторитетными американскими специалистами по новейшей истории и внешней политике современной Японии, включая таких видных политологов-японоведов как Джеральд Кёртис и Натаниэль Тейер. В итоге ознакомления с работой ученых японоведов Колумбийского университета я получил еще одно убедительное подтверждение тому, сколь серьезно относились руководители и профессора американских научных центров к целенаправленной подготовке большого числа специалистов - знатоков Японии, способных держать в поле зрения и экономику, и политику, и культуру той страны, которая так быстро превращалась в те годы, с одной стороны, в главного экономического партнера США, а с другой - в их опасного конкурента.
Обращало на себя внимание и другое: удивительная способность американских японоведов, разбросанных мелкими группами по десяткам университетских центров, находящихся в отдаленных концах страны, поддерживать между собой научные контакты и даже регулярно общаться друг с другом на семинарах, симпозиумах и конференциях. А такое общение позволяло им всем постоянно обмениваться информацией, суждениями и прогнозами на будущее, что создавало предпосылки для общего повышения научного уровня их исследований и публикаций.
Стремление к общению ученых-американцев одной профессии, ведущих исследовательскую и преподавательскую работу в разных районах США, имело, разумеется, место не только среди японоведов. Регулярно, обычно раз в год, в США проводились, да и теперь, наверное, проводятся, конференции ведущих востоковедов страны, на которых обсуждались не столько даже научные, сколько организационные, финансовые и прочие вопросы, связанные с условиями и оплатой труда участников этих конференций. Весной 1973 года мне довелось присутствовать на очередном форуме американских знатоков стран Востока.
