жестокие решения. Просто ему нравилось смотреть на рыб. Он любил наблюдать, как они плавают, особенно ему нравились большие серебряные караси с выпученными глазами, нравилось журчание воды в фильтре.
Правда, в «Хлебной доске» были пальмы. Пластиковые деревья местами кучковались, собираясь в небольшие рощицы и придавая заведению некоторый шик. Пальмы были призваны ограничивать обзор, а Б. Б. не хотелось, чтобы его видели, и сам он не хотел никого видеть. Главное в хорошем ресторане — это возможность уединиться. Для этой цели сгодились бы и колонны, но пальмы были даже лучше, потому что их разлапые листья надежнее защищали от любопытных взглядов.
Помещение было погружено в легкий, успокаивающий полумрак, так что в общем, несмотря на недостатки, благодаря тусклому освещению и пальмам заведение можно было считать вполне пристойным. При случае Б. Б. сюда еще заглянет. Конечно, этот ресторанчик никогда не войдет в его шорт-лист, но иногда, для разнообразия, — почему бы и нет. Все равно Б. Б. старался не появляться в одном и том же месте чаще чем раз в полгода. Хуже некуда, когда официанты начинают тебя узнавать и вспоминают, что в прошлый раз ты приходил с другим мальчишкой — как, впрочем, и в позапрошлый.
Это было небольшое заведение, где подавались мясные и рыбные блюда. Стейк-хаус находился в двух шагах от аэропорта Форт-Лодердейла, довольно далеко от Майами, так что не было риска наткнуться на кого-нибудь из знакомых. Основными клиентами здесь были старики-пенсионеры, так что человека вроде Б. Б., то есть парня без морщин, причем без морщин благодаря достижениям косметической хирургии, заядлого игрока в гольф, который носит часы «Ролекс» и ездит в автомобиле с открытым верхом, никто не застанет здесь врасплох. Б. Б. твердо верил в такие вот заведения, куда приходят почти исключительно старики-пенсионеры. Официанты будут обращаться с тобой как с наследным принцем уже за то, что ты не устроил скандала, когда тебе принесли воду не той температуры.
За столиком, освещенным свечами, напротив Б. Б. сидел Чак Финн и сосредоточенно пытался размазать по хлебу толстую пластину масла, похожую по консистенции на воск. Сначала все шло хорошо, но потом пластина выскользнула из-под ножа, и Чак внезапно и очень неуклюже протянул руку, чтобы водворить ее на место. Потом история повторилась, потом снова, и всякий раз Чак смущенно улыбался Б. Б. с таким видом, будто ему очень стыдно, и его кривоватые зубы вспыхивали ослепительной белизной. Затем он опять возвращался к своему бутерброду. На третий раз Б. Б. пришлось потянуться через стол и схватить мальчика за руку, чтобы тот не опрокинул свой бокал и не залил скатерть вином «Сент-Эстеф». Вино было, между прочим, по сорок пять долларов за бутылку, и Б. Б. не хотел потерять ни капли, особенно после того, как мальчик, сделав первый глоток — возможно, вообще самый первый глоток вина в своей жизни, — слегка наклонил голову с видом знатока. В мясном ресторане нужно пить хорошее бордо — это же так просто и естественно, это элементарно. Почти все остальные мальчишки, или скорее даже все остальные мальчишки, делали глоток, кривились и просили заказать им кока-колы. То ли дело Чак: он слегка прикрыл глаза от удовольствия и нежно провел кончиком своего ярко-розового языка по верхней губе. Чак сразу понял, в чем соль, и Б. Б. подумал, что, возможно, в его руки попал мальчик, не просто желающий получить достойное воспитание, но и обладающий необходимыми данными.
Он сделал всего глоток, но каким-то невероятным образом бокал тут же оказался покрыт отпечатками жирных пальцев. Б. Б. понимал, что ничего с этим не поделаешь: мальчишки есть мальчишки, они вечно все переворачивают вверх дном, устраивают беспорядок и чуть не опрокидывают бокалы с вином. А иногда опрокидывают. И таким вещам не стоит придавать слишком большого значения. Нельзя же ругать мальчишек только за то, что они мальчишки, — если, конечно, у вас нет очень веских причин стараться не привлечь внимания окружающих. Во всяком случае, наставник, воспитатель не должен этого делать. Он должен лишь исподволь наставлять юношу на путь истинный, указывать ему верное направление, чтобы однажды, когда придет время, мальчик превратился в достойного мужчину. Вот чем должен заниматься воспитатель.
— Веди себя прилично, Чак, — произнес Б. Б. самым назидательным тоном, на какой был способен. — Приличие — это сдержанность, сдержанность — это надежность, а надежность — это сила. Вот посмотри на меня. Перед тобой вполне достойный пример для подражания.
Говоря это, Б. Б. указал на себя пальцем, будто на уникальный экспонат. Когда показываешь на себя пальцем, люди обращают на это внимание, а он старался вести себя так, будто внимание других его не беспокоит. В этом году ему стукнуло пятьдесят пять — возраст, конечно, уже весьма зрелый, но Б. Б. был еще в самом соку, и многие давали ему сорок, в крайнем случае — не больше сорока пяти. Своей моложавостью он был обязан отчасти краске для волос, использование которой возвел в ранг искусства, отчасти же — своему образу жизни. В конце концов, три раза в неделю по часу на тренажерах — не такая уж большая трата времени и сил, особенно учитывая, что вносишь тем самым значительный вклад в продление молодости. Не последнюю роль здесь играла и его манера одеваться.
А одевался он, как герои сериала «Полиция Майами, отдел нравов» — иначе не объяснишь. Сочетание льняного костюма с футболкой нравилось ему и раньше, еще до выхода фильма, но, увидев этих ребят, вальяжно расхаживающих в таком прикиде, Б. Б. понял: этот прикид как раз для него. Именно так должен выглядеть человек, обладающий скрытой, но все же несомненной силой, и этот самый сериал, да благословит его Господь, уже одним своим существованием превратил Майами из некрополя, населенного пенсионерами, изъеденного трущобами, где кишели нищие негры и кубинцы, в потрясающее, просто первоклассное место — почти сказочное, почти зачарованное. Запах нафталинных шариков и бальзама «Бен-гей» рассеялся, уступив место щекочущему аромату лосьона после бритья и более нежному — крема для загара.
Б. Б. наблюдал за Чаком, который продолжал возиться со своим куском масла. Казалось, хлеб уже блестит и лоснится, хотя, возможно, это был эффект освещения — во всяком случае, он даже слегка прогнулся под тяжестью масла.
— Я полагаю, масла достаточно, — сказал Б. Б. назидательным тоном — ласково, но твердо.
— А я люблю, когда масла много, — с простодушным задором ответил Чак.
— Я понимаю, что тебе хочется еще, но должна же быть дисциплина, Чак. Без дисциплины ты никогда не станешь настоящим мужчиной.
— Да уж, возразить нечего. — И с этими словами мальчик положил нож, лезвие которого было до половины выпачкано маслом, на скатерть.
— Молодой человек, положите, пожалуйста, нож на тарелку для хлеба, где ему и место.
— Логично, — согласился Чак. Свой бутерброд он тоже положил на тарелку для хлеба, вытер руки жесткой льняной салфеткой, которая лежала у него на коленях, и отхлебнул еще немного вина. — Классное! А откуда вы столько всего знаете про вино?
Он выбирал себе мальчиков и раньше, еще до создания этой организации — Благотворительного фонда помощи юношам. Но эти мальчики были особенные: он надеялся, что будет ужинать с ними, время от времени проводить с ними пару часов с глазу на глаз — и они будут извлекать бесценный опыт из каждой такой встречи. Он подбирал себе ребят спокойных и уравновешенных, но не меньше значения он придавал и способности держать язык за зубами. Эти ужины были необычными, они предназначались для избранных, поэтому никто больше не должен был о них знать. Ужинать он приглашал только самых одаренных мальчиков, чье воспитание заслуживало дополнительных усилий. Такие вечерние трапезы он устраивал уже три года, и все три года Б. Б. не мог отделаться от одной навязчивой мысли: выбирая себе компаньона для ужина, он всякий раз обращал внимание не столько на его способность к обучению, сколько на способность хранить секреты.
И вот перед ним сидит Чак, тихий, слегка замкнутый, если не аутичный, мальчик, который ведет дневник и читает дурацкие романы, до неприличия плохо подстриженный, но умеющий хранить секреты и в то же время обладающий чувством юмора. Он ничего не знает, но
