развития достигнутого успеха, но единственным ответом мне было молчание. А в это время перед Кихорной и на других секторах расходовались силы и средства в бессмысленных фронтальных атаках.
То, что первые успехи не были развиты, свидетельствует о том, что те, кто планировал операцию в целом, совершенно не предполагали возможности уничтожения крупных сил противника; они намечали всего лишь атаки против его центрального фронта с целью заставить противника отступить.
Три первых дня сражения были исключительно важны; противник с трудом приходил в себя после нашего внезапного удара и очень медленно подтягивал к прорыву свои войска. В первые два дня он главное внимание уделял созданию резервов в ближайших секторах и усилению ими своих опорных пунктов. В течение этих первых дней, а затем и на протяжении всего сражения враг не сумел использовать слабость наших флангов. Почти все время франкистские войска атаковали Брунете с фронта. В первые три дня республиканские войска имели большие возможности для наступления, но республиканское командование было еще более медлительным, чем франкистское. В эти три дня резервы не были введены в бой, и большие возможности осуществить общий разгром сил противника на Мадридском фронте не были использованы.
В Брунете я еще больше укрепился в мысли, появившейся у меня в период атаки Серро Рохо в январе 1937 года, а затем под Гвадалахарой. Да, это так — больше всех удивлялись нашим начальным успехам в наступлениях высшие инстанции нашей собственной армии!
Вообще, планы наступательных операций хорошо составлялись, но обеспечение их выполнения не было достаточно отработано, особенно развитие начального успеха. Целый ряд высших командиров- профессионалов, лояльно служивших Республике, на протяжении всей войны так и не освободились от впечатления, которое производили ополченческие колонны первых дней боевых действий с их беспорядочным продвижением вперед и таким же отступлением, без военной техники и дисциплины боя, атаковавшие, когда это было наименее уместно, и отступавшие, когда можно было сопротивляться. Эти профессиональные военные, а также многие командиры из ополченцев не понимали и, по-моему, не поняли до сих пор характера войны, которую мы вели. Они не поняли, какой тип армии соответствовал этой войне. Существует довольно распространенное мнение, что в нашей армии особенно слабыми были низшие командные кадры. Это абсолютно не соответствует истине. Кто действительно был слабым, так это как раз высшие командиры; им не хватало веры в способности командиров, вышедших из глубин народа; в то же время они явно преувеличивали качества командиров вражеской армии. Им не хватало веры в народ и в победу нашего дела. Примерами этого в период брунетского сражения могут служить полковники Хурадо и Касадо (последний позже перешел на сторону врагов Республики), бывшие последовательно командирами XVIII корпуса, чьи действия в сражении были очень плохими. Да и действия других высших командиров — не профессионалов, а ополченцев — таких, как «Кампесино», Картон и Мера (последний тоже позже предал защитников Мадрида), больше заслуживали разбирательства в военном трибунале. Однако такие люди продолжали командовать бойцами Народной армии.
И наоборот, за один год тяжелой школы боев десятки тысяч людей из народа научились понимать, что такое война: умели пользоваться картой, овладели тактикой поведения на поле боя. Кроме того, они твердо верили в победу. И эта уверенность была важнейшим условием победы в войне, которую мы вели.
Несмотря на указанные недостатки, стратегический успех, достигнутый республиканскими силами, очевиден. Наступление противника на Севере было полностью остановлено и планы его сорваны. Обстоятельства, в силу которых месяц предоставленной Северу передышки не был использован во всей широте и должным образом, это уже. другой вопрос.
Большой прогресс был достигнут в соблюдении секретности наших планов. Илья Эренбург в своих мемуарах писал, что подготовка Брунетской операции была секретом полишинеля и он узнал о ней от своего шофера. Домысел допустим в литературе, но в данном случае жаль, что мой старый друг Эренбург прибег к этой форме, говоря так об операции, отличительной чертой которой именно и являлось соблюдение тайны, в которой она подготавливалась. Сосредоточение войск и средств для этой операции было проведено так скрытно, что франкистские шпионы, присосавшиеся к штабу нашей Центральной армии, до последнего момента не знали о характере и месте операции, и наш удар для противника явился полной неожиданностью.
Брунетское сражение показало, что Республика уже располагает армией, способной атаковать в большом масштабе и навязывать противнику место и время сражения. Это хорошо понимали наши войска, закалившие в этой битве свой великолепный боевой дух, что они и продемонстрировали спустя месяц на Арагонском фронте.
И, чтобы закончить с Брунете, расскажу об одном случае. Однажды в разгар сражения мне позвонил по телефону командир 100-й бригады и, сообщив, что два батальона марокканцев начали атаку в его секторе, попросил, чтобы артиллерия открыла по ним огонь. С командного пункта я сам следил за ходом боя и видел, что атака отбита. Немного позже мне вновь позвонил командир бригады и сообщил, что наши части контратаковали и взяли 50 пленных марокканцев, которых он направляет ко мне в штаб. В его голосе было что-то странное, но я не придал этому значения. Спустя примерно полчаса прибыли пленные. Это были, от первого до последнего… мои земляки, переодетые марокканцами. Франко, поскольку у него было мало настоящих марокканцев, одел в марокканскую одежду галисийцев, чтобы ввести нас в заблуждение.
Глава седьмая
Арагон. Август — ноябрь 1937 года
Разговор с Приэто и его задание. — Роспуск Арагонского совета. — Второй разговор с Приэто. — «Анархистский коммунизм», террористическая диктатура анархистов. — Военные операции.
На протяжении всех лет, прошедших после окончания войны, анархисты не переставали твердить, что коммуны и режим «анархистского коммунизма», установленный ими в Арагоне, являлись наиболее революционной формой власти, созданной в Испании. В то же время в книгах, речах, анархистских газетах говорится, что большое революционное дело было уничтожено «коммунистическими батальонами Листера».
Господа анархисты, проявите немного серьезности! 11-я дивизия прибыла на Арагон в составе около 7000 человек; вы же кичились, что имели там три анархистские дивизии, «правительство» со своим гражданским аппаратом и, по вашим утверждениям, счастливый народ, следовавший за вами. Возможно ли, чтобы при таком соотношении сил «коммунистические батальоны Листера» могли уничтожить «большую анархистскую революцию» в Арагоне? Это было невозможно, господа анархисты, так как в Арагоне не существовало никакой революции, а была только контрреволюция.
Но обратимся к ходу событий, к их действительному развитию, так как я считаю, что после более чем двадцатилетнего молчания имею какое-то право высказать о них свое мнение в ответ на клевету анархистов.
Спустя немного времени после выхода дивизии из Брунетского сражения, в ночь с 4 на 5 августа 1937 года, я получил в Мадриде приказ генерала Рохо явиться к нему в Валенсию, где находились правительство и генеральный штаб. В 10 часов утра я прибыл к Рохо. Он сообщил, что меня хочет видеть министр обороны Приэто. В приемной министра находилось человек 25–30. Как только мы вошли, ординарец доложил о нас Приэто, и он тут же вышел из кабинета. Улыбаясь, министр подал мне руку и сказал Рохо, что он свободен. Затем, положив мне руку на плечо, провел в кабинет, усадил в кресло, а сам сел напротив. Меня насторожила такая любезность. Подозрения подтвердились, как только Приэто изложил, с какой целью меня вызвали. Приэто сказал, что правительство решило распустить Арагонский совет, но опасается, что анархисты воспротивятся выполнению приказа. Поскольку кроме своих полицейских сил Совет имеет три армейские дивизии, он предложил Совету министров отправить туда военные силы, способные обеспечить выполнение правительственного решения. Совет министров принял предложение Приэто. Далее он сообщил, что выбор пал на 11-ю дивизию потому, что ее боеспособность, моя энергия и беспристрастность
