эскадроном мелькали на пиках красно-желтые язычки флюгеров. Полк замыкали тачанки, санитарные линейки и обозные фуры.
Бондаренко подвел Буденному вороную лошадь командира бригады. Буденный проверил, хорошо ли подогнано стремя, немного прибавил и, взявшись за луку, легко сел в седло.
С крыльца хорошо было видно, как Кудряшов, салютуя выхваченной из ножен шашкой, пустился в галоп навстречу Буденному.
До Вихрова донеслись слова рапорта. Потом он увидел, как Буденный, отчетливым движением приложив руку к фуражке, поздоровался с полком и поехал шагом вдоль фронта.
— Что это он хочет делать-то? — соображал Бондаренко, увидев, что полк спешивается. — А-а! Коней будет смотреть.
Теперь Вихров имел возможность пройти к своему эскадрону. Он спустился с крыльца и, придерживая шашку, направился через площадь.
Прозвучала команда. Полк перестроился.
Буденный, сопровождаемый Кудряшовым и Делармом, пошел по рядам. Вдруг он остановился и, сдвинув широкие черные брови, стал оглядывать большую рыжую лошадь, которую держал под уздцы смугловатый боец.
Деларм сердито взглянул на Кудряшова, тот пожал плечами, и оба с выражением тревоги и озабоченности покосились на нахмуренное лицо командующего.
— Поднимите правую переднюю, — сказал Буденный бойцу.
Боец поднял ногу лошади. Буденный нагнулся посмотреть.
— Хорошо кована, — сказал он, выпрямляясь.
— У нас, разрешите доложить, ковка как следует быть поставлена, товарищ командующий, — повеселев, придерживая у козырька загорелую руку, бодро заговорил Кудряшов. — Сам чуть не каждый день проверяю.
Буденный ничего не сказал и направился дальше.
— А! Харламов! Здорово! — с радостным удивленаем сказал он, узнав старшину и останавливаясь подле него. — Что это ты так похудел?
— В тифу лежал, товарищ командующий. Всего две недели, как вышел.
— Ну, как живешь?
— Хорошо, товарищ командующий!
— Как отец?
— Живой. Письмо прислал. За вас спрашивает.
— Ну, кланяйся ему. Хороший старик… Да, а что-то я того кавказца не вижу? — Буденный оглянулся. — Толстый такой, пожилой. Ведь вы с ним одного эскадрона?
— Уволился он. По болезни. Стало быть, поехал домой.
Буденный испытующе посмотрел на Харламова.
— Та-ак… Может быть, и тебе домой хочется? — спросил он, прищурившись.
— Никак нет, товарищ командующий! Я еще послужу, потому как я полагаю про себя — я есть боец революции, — сказал Харламов.
— Молодец!
Буденный крепко пожал руку Харламову и, кивнув головой, направился дальше.
— И Латыпов тут?! — сказал он, задерживаясь около молодого бойца с рябоватым лицом, — Ну, как твой плащ тогда, так и пропал?
— Пропал, товарищ командующий, — блеснув косящими глазами, с виноватым видом ответил Латыпов.
По лицу Буденного пробежала улыбка.
— Хорошо, брат, что ты тогда мне не попался… Как он у вас, командир полка? — спросил Буденный, оглядываясь на Кудряшова.
— Хороший боец, — сказал Кудряшов.
— Хороший? Гм… Ну, значит, исправился, — заметил Буденный и, более не задерживаясь, прошел к следующему эскадрону.
— Латыпов, слышь, о каком плаще Семен Михайлович спрашивал? Ты что, потерял, что ли, его? А? — заговорили бойцы. — Скажи, Латыпов; скажи.
Рябоватое лицо Латыпова помрачнело. Он с досадой махнул рукой.
— Да ну вас, ребята. Пристали. Честное слово! Мало ли что когда было…
Было уже поздно, когда Вихров сменился с дежурства, пришел в эскадрон и по срочному вызову явился к Ладыгину.
— Нового ничего не слыхал? — спросил тот, пытливо глядя на Вихрова.
— Слышал. Командующий остался очень доволен… Сейчас он уехал в 62-й полк.
— И больше ничего?
— Нет. А что?
Иван Ильич прикрыл дверь и, понизив голос, сказал:
— Бригада в спешном порядке уходит в Баку.
— В Баку? — удивился Вихров. — Да там никогда конница не стояла!
— Ну уж не знаю. Таков приказ. Вечером грузимся в эшелоны… — Иван Ильич с участием взглянул на огорченное лицо Вихрова. — Да, дружок, твой отпуск, конечно, пропал. Ничего не попишешь. Дело наше — военное, — сказал он с необыкновенно добрыми нотками в голосе.
Слушая его, Вихров не мог и предполагать, что бригада уходит не в Баку, а на долгие годы в Восточную Бухару.
Уже несколько суток эшелон был в пути. Давно проехали Ростов. Подъезжали к Баку.
Военком второго эскадрона Ильвачев, переходя на остановках из вагона в вагон, всю дорогу ехал с бойцами.
Вчера вечером было объявлено, что полк прямым сообщением идет в Бухару. Естественно, что это обстоятельство породило много вопросов, и Ильвачеву приходилось терпеливо растолковывать все то, что он сам знал об этой далекой окраине. Наконец вопросы были исчерпаны. И только лекпома Кузьмича и трубача Климова, ехавших в этом же вагоне и беседовавших между собой, занимал вопрос, правду ли говорят, что в Бухаре очень жарко, а воды напиться негде.
Вечерело. Поезд шел пустынной степью, изредка поросшей мелким кустарником.
Ильвачев лежал на нарах у стенки вагона и, заложив руки за голову, прислушивался к разговорам бойцов.
— Нет, наши украинцы — спокойный народ, — говорил Бондаренко. — Вот послушайте. Наладил один в степи чугунок. Налил воды, положил сальца, крупы, а сам похаживает вокруг, ждет, когда будет готово. Вдруг зацепил ногой, все упало, пролилось. А он говорит: «Ой, боже ж мий, як же тисно на билом свити!» И все. А другой бы что сделал?
— Другой? — подхватил Латыпов. — Ого! Другой бы такое загнул, что вся бы трава полегла.
Бойцы рассмеялись.
— Чтой-то нашего Лаврннкевича не видно? — спросил Латыпов, оглядываясь.
— А ты разве не знаешь? Вчера его кобыла убила, — сказал Барсуков.
— Совсем?!
— Нет, зачем. Как даст задом! Так он под самый потолок взлетел. В лазарете лежит.
— И поделом, — вмешался взводный Сачков, небольшого роста пожилой человек с большими рыжими усами и кривыми ногами. — Плохо смотрит за ней. А думаешь она не понимает? Очень даже хорошо понимает. С конем завсегда ласка нужна, ну и, конечно, твердый карахтер.
— Правильно, товарищ взводный, — подтвердил Барсуков. — Вот у меня случай был в девятнадцатом году. Я тогда совсем молодой был. Лет восемнадцати… И вот, как сейчас помню, посылают нас несколько человек из Тулы — мы там формировались — в город Скопин. В кондепо. Лошадей получать. Туда поездом, а обратно походным порядком. Приезжаем, а там самые монахи.
— Почему монахи? — спросил Латыпов.
