Он встал со своего места и, подойдя, присел подле него.
— Ака, скажите, вы мусульманин? — вежливо спросил Ташмурад, поднимая на Парду свои большие глаза.
— Да, локай, — сказал Парда гордо, — Только какой я ака? Если не ошибаюсь, то мы одних лет с тобой.
— Зачем же вы связались с неверными? — спросил Ташмурад, пропуская замечание мимо ушей.
— С какими неверными?
— А вот, — Ташмурад кивнул на проходивших по базару красноармейцев, — Разве вы не знаете, что они хотят угнать в неволю всех наших женщин, а нас самих распилить деревянной пилой?
Парда с насмешкой взглянул на него.
— Кизиласкеры? Да ты что, с неба упал? Они наши братья. Они бьются за нас с басмачами.
— С басмачами? — Ташмурад гневно взглянул на Парду. — Нехорошо слышать от мусульманина такие слова. Зачем вы клеймите святое имя воинов ислама грязной кличкой басмачей? Они не басмачи, они гази — святые бойцы за ислам!
— Кто это тебе сказал?
— Бай Рахманкул. Он все знает. Мустафакул-бек тоже так говорил.
Парда рассмеялся.
— Слова их, как глина в арыке, замазывает правду! Те, кто им верит, не гази, а вислоухие ишаки! — сказал он сердито.
Ташмурад насупился.
— Как? Ишаки? Разве можно так говорить? Аллах накажет вас за такие слова. Грех слушать, — сказал он, отвернувшись.
— Аллах накажет? Я уже второй год так говорю, но он почему-то меня не наказывает… Постой, ты что — байбача? — с внезапной догадкой спросил Парда.
— Нет. Я чайрикер.
— Странно слышать от чайрикера такие дурные речи. Гм… ты, может быть, и бая своего уважаешь?
— А как его не уважать? Если б не бай, я давно бы умер от голода. Бай дает отцу землю в аренду, а мы с отцом ее обрабатываем.
— Правильно. А потом бай забирает у вас урожай. А ты не думал о том, почему у бая есть земля, а у тебя ее нет?
— Думал. Баю дал землю аллах.
— А почему тебе не дал?
— Я недостоин.
— Ох, братец, ну и темный ты человек! Недостоин! Не ты недостоин, а тебя обманули баи. Понимаешь? Обманули… Имей в виду, что скоро никаких баев не будет. Земля, вода, быки, плуги — все будет поделено между теми, кто работает. Так говорит Ленин.
— Ленин? А кто такой Ленин?
— Великий человек. Он день и ночь думает о том, чтобы каждый бедняк получил свое счастье.
Ташмурад подумал и, пожав плечами, сказал:
— Но как я возьму чужую землю? Шариат этого не разрешает.
— Шариат? А ты знаешь, кто писал шариат? Ты? Или я? Или он? — Парда ткнул пальцем на сидевшего поодаль нищего. — Как бы не так! Шариат составили баи.
Они сначала забрали себе всю землю, а потом написали закон — шариат, чтобы у них не отобрали назад все уворованное. Неужели ты настолько глуп, что не понимаешь, как тебя одурачили?.. И ты сам, и я, и наши отцы и деды своим трудом растили байские богатства. Баи жирели, а мы вылизывали байские блюда… Смотри! — Парда быстрым движением сдвинул летний шлем на затылок, открыв синюю звездочку. — Смотри, я бывший раб, и тоже раньше думал, что сам аллах предрек мне такую судьбу. Но те, которых ты называешь неверными, открыли мне глаза. И не только мне. Там, за горами, все люди уже поняли, что такое справедливость. Они не хотят и не будут больше работать на баев… Вместо того, чтобы говорить глупые речи, иди к нам служить, будем вместе бить басмачей…
— Грех вас слушать, — сказал Ташмурад.
Он быстро поднялся и, кивнув Парде, направился домой.
Парда с горестным сожалением смотрел ему вслед.
Ташмурад застал отца во дворе. Назар-ака старательно чистил пучком соломы старого ишака. Тут же у прикола понуро стояла подседланная вислозадая рыжая лошадь Ташмурада, полученная им в отряде Мустафакул-бека вместе со старой берданкой.
Увидя Ташмурада, ишак чуть скосил на него светлый глаз и ударил в землю ровным, как стаканчик, копытцем.
Ташмурад подошел, достал из поясного платка лепешку и, отломив кусок, отдал ишаку.
— Ну как, сынок? — спросил Назар-ака, продолжая проводить пучком соломы по мягкой шерсти осла.
Юноша помолчал.
Старик взглянул на него.
— Ты что, заболел? — спросил он, с тревогой оглядывая хмурое лицо сына.
— Нет, отец я здоров, — сказал Ташмурад — но до моих ушей донесся ветер слухов…
— Каких слухов, сынок?
— Говорят, за горами народ больше не работает на баев и все люди равны. — Ташмурад взглянул отцу прямо в глаза.
— Глупости говоришь! — сказал сердито старик. — Разве можно не работать на баев? Так предрек сам аллах! — При упоминании имени аллаха старик бросил солому, прочел короткую молитву и провел ладонями по лицу и бороде, соединив кончики пальцев.
— Я вижу, зараза коснулась тебя, — заговорил он горячо. — Ты что, новой жизни захотел? А ты знаешь, сколько голов полетело? Это были головы тех, кто говорил о новой жизни. Живи, как жили твои отцы и деды, и молчи! Иначе аллах накажет тебя, и ты попадешь в яму!
Ташмурад ничего не ответил. Он взял свою лошадь и, простившись с отцом, направился в Бабатаг, где в ауле Ташчи ждал его курбаши Мустафакул, только что получивший приказ Ибрагим-бека идти на соединение с ним в кишлак Джан-Чека…
Путь Ташмурада лежал через базар. Проезжая мимо чайханы, он вновь увидел Парду, беседовавшего с братьями-медниками Абдуллой и Рахимом. «А ведь он правильно говорил: слезами не зальешь пламя байской жадности», — подумал юноша, оглядываясь на Парду, который, заметив его, приветливо кивал головой. Но тут же сомнения охватили молодого таджика, и он, чтобы не совершить греха, схватился за пришитый к халату талисман, решив больше не думать о слышанном. Однако не проехал Ташмурад и двух шагов, как снова подумал о том же.
Им овладело никогда еще не испытанное чувство радостного сознания, что он может стать таким же человеком, как и этот локаец.
Тем временем Парда беседовал с Абдуллой и Рахимом.
— Когда придет конец вашему терпению? — спрашивал он. — Разве у вас хорошая жизнь?
— Какая наша жизнь? Самая плохая наша жизнь, — тихо сказал Рахим, беспокойно взглянув на сидевшего у самовара тучного человека в чалме. — Но что делать? Кругом байские уши. Чуть не так скажешь — смерть. Плохо дехканину. Между двух огней стоит. В прошлом году через кишлак Пайзаву проходили кизиласкеры. А как только они отдохнули и дальше пошли, басмачи спрашивают: «Зачем кормили неверных?» И опять побои, поборы и смерть. Одного старика палками забили. Одежду сорвали. Били так, как каракулевую овцу, чтобы она сбросила ягненка.
— Почему же вы терпите? Рахим пожал плечами и ничего не ответил.
— Так предрешено, — важно сказал Абдулла. — Богатых и бедных сам бог творил. Одни едят мясо, другие, догрызают брошенные им кости. Так было с начала начал.
— Нет, он неверно говорит. Я не хочу с этим мириться, — заметил Рахим, бросив на брата негодующий взгляд.
