— Порядок у нас такой: я или один из командиров занимаемся с бойцами, а остальной командный состав собирается здесь. Проводим лекции, доклады. Например сегодня у нас вечер воспоминаний.
Каждый должен рассказать что-нибудь интересное из своей жизни.
— А ведь ты хорошо придумал, Дмитрий Васильевич. А то бы здесь можно было сдохнуть со скуки.
— И дехкане, дружище, принимают участие, — сказал Белецкий, — У нас есть актив. Вот, например, аксакал Палван-ата — исключительно преданный человек. И еще несколько. Сами увидите, когда соберутся…
Белецкий оказался прав. Когда вечером вокруг мерцающего огонька зажженной плошки собрались командиры, в комнату вошел высокий человек средних лет в чалме и ватном халате. Своей внешностью он несколько напоминал Абду-Фатто. Так, по крайней мере, показалось Вихрову, когда он взглянул на его орлиный нос и подстриженную клинышком седоватую бороду.
— Рекомендую, товарищи, наш аксакал Палван-ата, — сказал Белецкий. — А это тоже наш друг, Пулат Бабакалон, — показал он на широкоплечего человека с чуть раскосыми глазами.
Обменявшись приветствиями, вошедшие присели у стенки.
— Холодновато что-то сегодня. Надо бы затопить, — сказал Белецкий.
— А где вы топите? — спросил Седов.
— Да вот тут, на полу, — Белецкий показал на небольшую яму посредине комнаты.
— Так и угореть можно, — заметил Лопатин.
— Зачем? У нас дыра в потолке. Ничего, привыкли. Мы и спим здесь на полу.
Он приказал ординарцу принести дров и продолжал, обращаясь к собравшимся:
— Начнем, товарищи. Каждый из нас должен рассказать интересный случай из жизни. Слово представляется Палвану-ата.
— Дайте мне подумать, — сказал аксакал. — А пока пусть он расскажет. — Палван-ата кивнул на Бабакалона.
— В моей жизни не было интересных историй, — проговорил Бабакалон, проводя рукой по рыжей бороде. — Я могу рассказать, как баи били меня палками, а это не интересно.
— А вы расскажите сказку, — посоветовал Палван-ата.
— Сказку? Нет, тогда уж лучше про Афанди.
— Кто это Афанди? — спросил Белецкий.
— Ну, вроде Насреддина. Только. Насреддин был умный, а Афанди дурак.
И Бабакалон начал рассказывать.
…Однажды Афанди отправился в гости к своему другу, который жил в другом кишлаке, верст за двенадцать.
Афанди засиделся у друга до позднего вечера. Начался ливень. Афанди встал, чтобы идти домой, но друг его сказал:
— О Афанди, куда вы пойдете в такую погоду? На дворе страшная тьма, льет ужасный дождь. Дорога скверная. На пути много арыков. Вы промокнете и измучаетесь. Оставайтесь ночевать у меня.
— Не могу, — ответил Афанди, — жена будет беспокоиться. Я ведь не предупредил ее, что останусь ночевать.
Но друг Долго уговаривал Афанди остаться, и тот согласился.
Среди ночи Афанди встал и вышел из комнаты. Друг видел это, но подумал, что Афанди вышел по надобности, и, успокоившись, вскоре заснул. На рассвете его разбудил стук. Он открыл дверь, увидел Афанди — мокрого, грязного, и, пораженный, воскликнул:
— О Афанди, что случилось? Где это вы так вымокли?
— О друг мой, — отвечал Афанди, — я ходил предупредить жену, что останусь ночевать у вас, — под общий смех закончил рассказчик.
— Ну, а вы дружище Палван-ата, что нам расскажете? — спросил Белецкий.
Палван-ата провел ладонями по лицу, бороде и соединил кончики пальцев. Потом он спросил, все ли командиры видели развалины дворца денауского бека Нигматуллы. Получив утвердительный ответ, Палван- ата заявил, что хочет рассказать о злодеяниях бека, творимых им до тех пор, пока великий человек по имени Ленин не прислал своих воинов, которые вместе с дехканами выгнали беков.
Он рассказал, как живых людей жгли огнем, вырезали у них ремни из спин, сдирали кожу, сажали на кол.
Запершись в своих покоях и сидя на драгоценных коврах, бек приказывал привести раба или ослушника. На горячий мангал ставилась железная сковорода и накаливалась добела. Тогда кто-либо из приближенных быстрым ударом шашки отрубал голову обреченному и ставил ее на раскаленную сковороду.
И плясала тогда голова пляску смерти, страшно вращая глазами, а бек наслаждался.
Злодею и этого казалось мало. Он развел в хаузе огромных сомов и кормил их живыми людьми.
Осыпались стены дворца, разрушились высокие башни, зарос илом хауз, издохли злые рыбы, все вокруг поросло бурьяном и одичало, но души казненных, не имея покоя, носятся в лунные ночи над развалинами…
Беседа затянулась. Рассказ Палван-ата вызвал множество вопросов о жизни в старой Бухаре. Лопатин только покачивал головой, жалея, что ему не пришлось с самого начала воевать с басмачами.
— Да, — сказал он, обращаять к Вихрову, — очень жаль, конечно, Латыпова и других — хорошие бойцы, но гибель их — оправданная жертва: от такого ужаса освободили народ. Это во-первых. А во- вторых, не посрамили наши боевые традиции…
Спустя несколько дней Вихров получил приказ объединить под своей командой оба эскадрона и выступить в кишлак Биш-Копу, куда, по предположениям Лихарева, должен был отойти Ибрагим-бек, спасаясь от ударов бригады.
Оставив в Караягач-ачике небольшой гарнизон под командой Сачкова, Вихров прибыл с дивизионом в Биш-Копу в точно указанный срок, но обнаружил там не Ибрагим-бека, а подошедшие части бригады. Басмаческий главарь, не приняв боя, исчез в неизвестном направлении. Видимо, кто-то успел предупредить его.
Вихров простоял сутки в Биш-Копе и на следующий день вместе с Белецким выступил в обратный путь. На рассвете 24 января они подходили к Караягач-ачику.
Набежавший ветер донес до них крики, вопли и причитания женщин.
— Что это? Убили, что ли, кого? — сказал Белецкий.
— Минуточку… Верно… Плачут, как по умершему, — подхватил Петр Дмитриевич, прислушиваясь.
Он подумал, не умер ли в их отсутствие больной командир эскадрона, но не выразил вслух своего опасения.
У ворот в большой двор, где помещался гарнизон, их встретил Сачков.
— Что такое случилось, товарищ Сачков? — спросил Вихров, ответив на приветствие взводного.
Сачков пожал плечами.
— Сам не пойму, товарищ командир эскадрона. Неспокойно в кишлаке. Жители плачут, бегают по дворам, шепчутся, а что случилось — не говорят.
— Послушай, дружище, в кишлак никто не приезжал? — спросил Белецкий.
— Нет… Патрули, говорят, ночью с гор что-то кричали. А что кричали, они не поняли. Слух может какой?
На худощавом лице Белецкого появилась тревога.
— У кого бы узнать? — сказал он, оглядываясь. Но узнать было не у кого, повара — пять дехкан из местного населения — почему-то еще не пришли.
— А где повара? — спросил Белецкий.
Сачков развел руками.
— Давно бы пора, да вот нету, — сказал он, нахмурившись.
Прихрамывая, вошел Бабакалон с заплаканным, распухшим лицом.
— Бабакалон, дружище, почему в кишлаке крики? Почему плачут женщины? — спросил Белецкий.
Дехканин недоверчиво посмотрел на встревоженное лицо военкома. «А разве вы сами не знаете?»—
