выделяется земля и скот, чтобы они могли заниматься мирным трудом…
Спустя несколько дней Шир-Мамед, брат Фульгары, приехал в Санг-Гардак. Под ним выплясывал красавец рыжий карабаир Вали-командира. К седлу были приторочены четыре английских одиннадцатизарядных винтовки.
На вопрос Лопатина, где сам Вали-командир, Шир-Мамед — широкоплечий мужчина лет сорока с конусообразной бородкой — сделал выразительный жест, проведя ребром ладони по горлу. Он же сообщил, что остальные джигиты разошлись по своим кишлакам. Лопатин знал, что в этом не было ничего удивительного. В басмаческих отрядах шло разложение. Говорили, что сам Ибрагим-бек намерен бежать за границу…
Отряд в двести всадников, спешивший перехватить Ибрагим-бека, быстро шел по Сурханской долине. Лихарев хотел засветло переправиться через Сурхан. Река, как он слышал, сильно разлилась, о переправе вплавь при стремительном течении нечего было и думать, и он расчитывал только на бурдюки, надеясь достать их у местных жителей в кишлаке Пайзаве, стоявшем у самой реки.
Пройдя около пятнадцати верст цветущей долиной, отряд круто свернул в камыши. Всюду, куда хватал глаз, виднелись тонкие зеленые стебли с желтыми кисточками, и только вдали синели предгорья.
В воздухе дрожал, все приближаясь рокочущий гул.
— Как по-вашему, Василий Прокопыч, что это гудит? — спросил Кузьмич трубача.
— Что гудит? Сурхан гудит, — отвечал Климов спокойно.
— А прошлый год, когда мы здесь были, он вроде не гудел?
— Так то было зимой, Федор Кузьмич. А сейчас лето. Снег-то в горах тает, вот он, значит, и тово… гудит.
Конечно, Кузьмич прекрасно понимал, отчего ревет Сурхан, но, испытывая чувство сильнейшей тревоги, хотел разрядить его в беседе с приятелем, отличавшимся отменным спокойствием.
Камыши расступились. Впереди блеснула река.
«Ну, факт, придется тонуть», — с ужасом подумал Кузьмич, увидев, как набухший Сурхан быстро нес бурные воды.
Колонна выходила к реке. Парда и Ташмурад, ехавшие с головным разъездом, сложив ладони, кричали на противоположный берег. Там на зеленом фоне камышей видны были полуобнаженные загорелые люди в чалмах. Это были «сучи»— водные люди. Они сноровисто вязали плотики из бурдюков. Вот двое, подхватив плотик, спустились с ним в воду. Их головы замелькали под солнцем, то появляясь, то пропадая в волнах.
Вызвав к себе командиров, Лихарев объявил план переправы. Затем приказал всем раздеться. Хорошим пловцам плыть с лошадьми. Остальным вместе с оружием и одеждой переправляться на бурдюках. Пулеметчиков разделить на две части для прикрытия переправы на обоих берегах.
Лихарев немного тревожился, зная, что на днях потонуло при переправе несколько бойцов из Алтайской бригады.
Он сам показал, как надо привязывать лошадей на длинный аркан. Потом, подготовив первую партию, разделся, вскочил на Давлят-Кока и первым въехал в бурную реку, бешеное течение которой несло деревья, бревна, сорвавшиеся с гор огромные камни.
Мишка и остальные собаки сунулись было за ним, но тут же вернулись, решив видимо, что для них найдется место на плотиках.
Оставшиеся на берегу с тревогой следили за переправой.
Общий вздох облегчения вырвался у бойцов, когда они увидели, что Лихарев выезжает на берег.
— Однако и брюхо у вас, Федор Кузьмич, — заметил Климов, кидая критический взгляд на внушительную фигуру лекпома, который, прикрывшись рукой, стоял подле него. — Не зря вас там, в горах, за генерала признали.
— Первая группа, садись! — приказал Вихров.
Кузьмич чуть живой взобрался на плотик.
— Василий Прокопыч, — обратился он к трубачу, — вы, дорогой, пожалуйста, держите меня. У меня голова слабая, факт. Как бы мне не свалиться.
— Ничего, Федор Кузьмич. Вы только на воду не смотрите. А конь у вас, как паровоз. Мигом допрет… Поехали!
Их сразу же окатило холодной пеной. Плот заколыхался, запрыгал на волнах.
— Куда ты? Прямо, прямо держи! — крикнул Климов бойцу, плывшему с лошадью, но тот уже выправился и, придерживаясь рукой за гриву сильного, как лев, жеребца, уверенно направил его к противоположному берегу.
Навстречу им неслись тучи брызг. Все вокруг клокотало. Они были оглушены бешеным ревом стремительно бегущей воды.
Солнце садилось.
Вихров и Пахомов — молоденький командир, только что прибывший из военной школы, — стояли на берегу в ожидании конца переправы.
— Мне эти места хорошо знакомы по прошлому году, — говорил Вихров. — Тут в августе шли большие бои.
— С кем?
— С Ибрагим-беком. И понимаете, какое дело. В долине мы всегда его били в конном строю, ну а в горах и нам попадало. Бывало, впустят в ущелье, — и давай с обеих сторон палить по нас из винтовок. Ну, потом мы научились ходить по горам без дорог.
— Борьба за высоту, — сказал Пахомов.
— Именно! Кто выше, тот и бьет… Да, в прошлом году не знаю, как и жив остался. Спасибо, один дехканин выручил.
— Как же он выручил?
— У нас тут был сильный бой. Вот на этом плоскогорье, над самой Пайзавой. — Вихров показал в сторону кишлака, где за большой рощей островерхих тополей поднимались отроги Бабатага. — Дрались целый день. Ну, а соотношение сил обычное — один к десяти; их две тысячи, нас чуть побольше двухсот человек. Потом выяснилось, что к ним подошла еще очень сильная банда.
— Товарищ командир, коней разрешите седлать? — спросил подошедший Харламов.
— Просохли?
— Так точно.
— Седлайте, — разрешил Вихров. — Ну так вот, — продолжал он, обращаясь к Пахомову. — К ночи Ибрагим-бек ушел в горы, а мы спустились в Пайзаву. Расположились в Пайзаве, переправили через Сурхан раненых с приказом Афанасьеву прислать сюда из Юрчей всех, кто только может ездить, вплоть до каптеров и писарей. Потом комбриг послал донесение по начальству, что у нас вышли патроны. Собственно, не то чтобы все вышли, осталось штук по десять на винтовку и по диску на ручной пулемет. Послали местного жителя. Короче говоря, басмачи перехватили этого жителя, избили, донесение отобрали, и Ибрагим-бек решил, что мы остались совсем без патронов. Переночевали, а утром комбриг послал меня с полуэскадроном в разведку и кишлак Вакаты. Вон он. Отсюда видно, — показал Вихров вниз по Сурхану. — Верст пять, не больше. Приезжаем в Вакаты. Аксакал, как потом оказалось пособник басмачей, клянется и божится, что не знает, куда ушел Ибрагим. Натащил нам арбузов, угощает, улыбается: «Якши урус, якши». Жители подошли, расселись вокруг, смотрят. Только съели арбузы, собрались возвращаться, а аксакал: «Подождите, — говорит, — сейчас дыни принесут». Вот ту-то тот самый дехканин и спас нас. Делает мне, понимаешь, знаки: «Не ешьте, уезжайте скорей». Ну, мы по коням — и айда. Взяли рысью. Едем. А наблюдателю из Пайзавы видно: он на дереве сидел. Вот он и докладывает оттуда комбригу: «Вижу разъезд, а за ним басмачи тучей!» А нам не видно и не слышно. Рысью идем. Хотя нас и было всего двадцать пять человек, но все же топот большой. На счастье, Сачков оглянулся и кричит: «Басмачи с тыла! Я посмотрел, ну, понимаешь, вся долина закрыта: пыль, знамена, значки, оружие сверкает! А впереди сам Ибрагим-бек на сером жеребце. Ну, на этом, на Давлят-Коке, что комбриг теперь ездит. Мы как рванули в карьер! Только влетели в кишлак, и они чуть не по пятам за нами. Тут пулеметы как ударят! Шесть штук! Комбриг их заранее выставил. И пошли чесать! Как сейчас помню, кони шарахаются в стороны, поднимаются на дыбы,
