— Да, сударь? — чуть в нос проговорила она.
— Руперта?
— Хозяйка у себя, сударь. Спрашивала о вас.
— Все приготовлено?
— Как вы просили, сударь. — Уно кивнул:
— Спасибо, Касенька.
— Вам что-нибудь подать?
— Воды. Хотя, впрочем, не надо, потом выпью. И вот еще… — Он придержал девушку за рукав. — Найди время выпить чай из тех травок, что я на прошлой неделе приносил. Помнишь? А то завтра работать не сможешь.
Никем не замеченный, он поднялся по лестнице на третий этаж и постучался в дверь хозяйки борделя.
Руперта сидела за конторкой и сосредоточенно изучала амбарную книгу, одновременно делая пометки мелом на грифельной доске. Узловатые, совсем не женские руки выводили цифры, уверенно скользили по строкам и столбцам, перебирали страницы.
— Ах, вот оно где! — Голос Руперты тоже не отличался нежностью. — Дрова, опять растреклятые дрова! И куда их столько идет? Не бордель, а хренова парилка.
Уно деликатно покашлял:
— А, пришел! Садись куда-нибудь. Или нет, лучше посмотри, все ли так, как ты заказывал.
В приоткрытую дверь заглянул любопытный карий глаз. Раздалось перешептывание и хихиканье.
Руперта отложила книгу и встала. Меловая пыль облачком слетела с ее утесоподобного бюста.
— Заходите, заходите! — громыхнула она. — Только по очереди, не толпой. Чай, не ярмарка.
Перешептывание усилилось, потом на мгновение стихло, и в комнату прошмыгнула первая девушка.
Уно Фрикс очень любил жизнь. Была ли его профессия следствием этой любви или любовь — следствием профессии, установить уже невозможно. Только и его судьба, и судьбы многих других людей решились в тот весенний день, когда добродушный толстяк Фрикс-старший привел семилетнего сынишку на обучение к знаменитому на всю округу лекарю.
За десять лет, проведенных в доме старого Иридиса, Уно не только перенял все знания лекаря, но и сам придумал новые способы борьбы с такими опасными недугами, как болотная лихорадка, гнойный лишайник и красная оспа. Его фамилия, сперва скромно упоминавшаяся после фамилии его прославленного учителя, со временем встала с ней в один ряд, а затем и обогнала. К двадцати годам Уно Фрикс спас десятки людей, стал самым известным лекарем не только герцогства, но и всей империи, обзавелся собственной лечебницей, женился и произвел на свет сынишку.
Жизнь Уно неслась вперед — гладко, стремительно, ярко, как веселый санный кортеж в канун Зимохода. Казалось, ничто не может удержать его, остановить этот радостный, блистательный полет.
Когда последняя из девушек — Милли — покинула комнату, Уно почувствовал, что смертельно устал. Не хотелось думать ни о чем, кроме горячей ванны с розмариновым маслом и свежих, истекающих соком алычовых булочек. Он налил в таз воды, снял рубашку и долго, с наслаждением мыл руки и шею: Лёля, его жена, не одобряла его визитов в «Осинушку» и уверяла, что он приносит с собой отвратительный бордельный залах.
Насухо вытеревшись, лекарь какое-то время бесцельно просидел на кушетке, прислушиваясь к доносившемуся снизу гаму. Он различал трубный голос Руперты, визг и смех девочек, отдельные реплики гостей. День в «Осинушке» только начинался.
— Лёля ждет, — сказал себе Уно и решительно встал. Не стоит задерживаться и сердить молодую жену.
«Может, Нои еще не спит, — подумал он. — Успею поиграть с ним».
Уно сбежал по лестнице, подхватил в прихожей плащ и выскочил на улицу, навстречу мягкому осеннему вечеру.
Он уже был за порогом, когда его настиг крик.
Человек лежал на боку скрючившись, сжавшись в трепещущий, исходящий болью комок. Его камзол валялся в стороне, а по краю короткой вышитой рубахи алыми щупальцами расползалась кровь.
Кто-то истерично всхлипывал, кто-то с ужасом качал головой, кто-то просто молча смотрел на умиравшего. Двое одинаково одетых гномов подошли ближе, желая переложить его на диван.
— Не трогать! — Голос Уно был острым, жалящим, — Не трогать! Отойдите все! Мне требуется место.
Лекарь бросился на колени рядом с раненым, осторожно коснулся его висков, лба, прислушался к дыханию.
— Воду, полотенца, — скомандовал он, раскрывая свою торбу. — И приготовьте лучшую карету и лошадь с самым легким ходом.
Опытные пальцы живо выхватили нужные инструменты и бинты. На полу рядком выстроились баночки темного стекла с неразборчивыми надписями на этикетках.
— Это Ясив его, — шептались стоявшие за спиной Уно служанки. — В кости проигрался и…
Сгоряча, да. И понять можно: Тилони жулик тот еще. Мухлевал небось в четыре руки.
— Вся их компания — жулики. Шулер на шулере, шулером погоняет.
Уно видел перед собой только раненого Тилони. Его лицо было серовато-прозрачным, губы поблекли, на лбу застыли капли пота, кисти рук казались синеватыми и ледяными. Только на шее нетерпеливо билась маленькая жилка.
— А может, и поделом ему, — услышал лекарь, прежде чем мир вокруг него окончательно исчез.
Он остался один на один со смертью, которая выгладывала, проступала из все ширившейся лужи крови. Она пахла — тяжело, отвратительно, она смеялась рваными краями раны.
Уно воевал с ней. Он бил ее лекарствами и травами, теснил скальпелем, отодвигал марлевыми тампонами. Он жил в этой борьбе, и он жил для нее.
Когда в окно заглянула стареющая луна, Тилони уже был вне опасности. Он выглядел ослабевшим, измученным, но мертвенная серость ушла с его лица. Рана была плотно перевязана. Больного осторожно уложили на носилки и перенесли в ожидавшую карету. Уно залез следом.
— В мою лечебницу, на улицу Черных Петухов! — крикнул он, и карета заспешила по спящим улочкам Убариса.
Домой, на Свекловичную, Уно вернулся под утро. Едва переступив порог, снял сапоги и на цыпочках прошел в столовую. Нашел в буфете оставшуюся с обеда головку сыра и жуя подошел к окну. Глухая предрассветная темень постепенно блекла, в тумане проявлялись силуэты деревьев и домов.
— Где ты был? — Лёля появилась за его спиной настолько внезапно, что он чуть не выронил сыр.
— Зая, ну зачем ты встала? — Уно попытался привлечь жену к себе, но та быстро отстранилась.
— Где ты был?
— Ты прекрасно знаешь, что…
Лёля отобрала у него обглоданный сырный остаток, достала из шкафа хлеб, масло, налила в тарелку холодную капустную похлебку. При каждом движении ее темно-каштановые волосы волной перетекали по спине.
— В том притоне, да? Опять? — Вопрос звучал приговором.
— Я был в «Осинушке», Лёля. Я же говорил, что пойду туда. Сперва — обычное обследование, потом произошел несчастный случай, человек был серьезно ранен, мне нужно было им заняться… — Он оборвал свою тираду, вздохнул и повторил: — Я же говорил, что пойду туда.
Медленно, с преувеличенным спокойствием она расстелила скатерть, поставила приборы. Чуть ли не силой усадила мужа за стол. Уно покорно взял ложку и принялся есть суп.
