жизни ремесленного ученика у мелкого предпринимателя в ту эпоху настолько общеизвестны, что на них не стоит останавливаться. В связи с ними скажу лишь то, что именно к этому периоду моей жизни относится появление во мне полуюношеского классового чувства, впоследствии облекшегося в революционное мировоззрение.
За период своего учения я работал, главным образом, на частных монтажах по проводке электроосвещения, специализируясь на так называемой бергменовской проводке (трубы цинкованные, латунные). Получившись, я работал по ремонту освещения трамвайных вагонов на ночной смене в Ришельевском трамвайном парке бельгийского анонимного общества, затем помощником театрального элекротехника в русском театре. Ввиду низкой оплаты труда я во время войны, к концу ее, перешел на консервную фабрику бр. Авич и Израильсон, где работал в томатном отделении (1 р. 20 к. в день). Одновременно подготовился и выдержал экзамен в техническое училище инженера Линденера, но за отсутствием средств на учение с горечью это намерение оставил. В тот период я и связался с эсеровскими гимназистами и студенческими кружками (кружок Вишневского и Лернера). Чувствуя в себе также и, как принято выражаться, „литературное призвание“, я пописывал в журнале „Колосья“, в детской газете „Гудок“ и т. д. Разумеется, все эти годы я занимался запойным чтением, саморазвитием, посещал лекции и т. д.
Февральская революция застала меня в Одессе, когда мне было 17 лет. Я принял в ней участие как агитатор первого Совета рабочих депутатов, выступая на различных предприятиях с агитацией за присоединение к революции и посылку депутатов в Совет. В этот момент в Соснице Черниговской губернии умер мой дед, оставивший мне, как самому младшему внуку, наследство в триста рублей. Я поехал в Сосницу, получил дедовское наследство и с ним поехал в Харьков, где поступил на службу в качестве конторского мальчика в торговый дом Гольдмана и Чапко. В Харькове, к концу своего пребывания там (июль — август 17-го г.), я работал как эсер левого крыла. Затем перебрался на Волгу, сначала в Симбирск, потом в Алатырь. Был членом Симбирского Совета крестьянских депутатов, Алатырского Совета крестьянских депутатов.
Октябрьский переворот застал меня в Самаре. Вскоре я уехал в Одессу, тянуло к родным. В Одессе в самом начале 18-го я вступил добровольно в „железный отряд“ при штабе 3-й армии, сначала Румфронта, затем Украинского фронта. Вскоре был избран, тогда еще на юге существовало выборное начало, на командира этого отряда. Вместе с ним, в составе 3-й армии, под командованием П. Лазарева, оставил Одессу 12 марта и отступил в Феодосию. В Феодосии я был назначен комиссаром военного Совета 3-й армии, затем помначштаба и и. о. начштаба 3-й армии. С этой армией я проделал поход Феодосия — Лозовая — Барвенково — Славянск.
В мае 18-го года, после отступления с Украины, я попал в Москву, где поступил в распоряжение ЦК партии левых эсеров. Последний направил меня на работу в ВЧК, где я организовал и возглавлял первый отдел по борьбе с международным шпионажем до 6 июля 1918 г., когда по поручению ЦК партии левых эсеров организовал и совершил убийство германского посла гр. Мирбаха.
С июля 18-го г. по апрель 19-го г., т. е. меньше года, я скрывался, сначала на Волге, затем в Петрограде. В ноябре 1918 г. я был направлен на Украину, как член центральной боевой организации и правобережной областной боевой организации партии левых эсеров для организации убийства гетмана Скоропадского. Ноябрь, декабрь и т. д. до апреля 1919 г. я провел на Украине, принимая участие в работе нелегального киевского Совета, организуя повстанческое движение в Винницком районе, побеги коммунистам, работая в феврале — марте в качестве секретаря киевского городского комитета партии левых эсеров и т. д. В марте, по дороге в Елисаветград, я попал в районе Кременчуга в плен к петлюровцам, подвергшим меня жесточайшим пыткам. У меня вырвали все передние зубы, полузадушили и выбросили как мертвого голым на полотно железной дороги. Я очнулся, добежал до железнодорожной будки, откуда на следующий день, 13 марта, на дрезине был доставлен в Кременчуг, в богоугодное заведение. Выздоровев, я вернулся в Киев и 14 апреля 1919 г. добровольно явился в Киевскую губЧК к т. Лацису и Сорину.
Моя явка явилась результатом моего аналитического, под углом интересов социалистической революции, наблюдения событий на Украине и на Западе, интенсивно ведшегося мной со времени июльской драмы 1918 г., равно как и моего интенсивного теоретико-политического самообразования. Как видно, понадобилось лишь 9 месяцев, чтобы я понял историческую правоту большевистской линии в социалистической революции. Я был доставлен в Москву к т. Дзержинскому и 16 мая, через месяц после моей явки, амнистирован.
Левые эсеры (ЦК партии левых эсеров был в стороне от этого, затем прислал ко мне Ирину Каховскую с заявлением о полной непричастности к этому) — за мой отход организовали на меня три покушения, когда в июле месяце 1919 г. я приехал в Киев организовывать из своих друзей боевую организацию для выполнения одного боевого предприятия в тылу колчаковского фронта по предписанию ЦК РКП в лице т. Серебрякова и Аванесова. Я был полусмертельно ранен в голову. Об этих покушениях было официальное сообщение в „Известиях ВЦИК“ за июль или август 1919 г. Вслед за этим я пошел работать в ПУР, был председателем комиссии по обследованию политработы Ярославского и Московского военных округов, ездил на Восточный фронт к т. Смилге, вернувшись оттуда, пошел добровольно на Южный фронт в 13-ю армию, имея задачей организацию боевой работы в тылу Деникина. Это было в 19–20-м гг. В 1920 г. я, после десанта в Энзели, был командирован в Персию для связи с революционным правительством Кучук-хана. Там я принимал деятельное участие в партийной и военной работе в качестве военкома штаба Красной Армии, был председателем комиссии по организации персидского представительства на съезде народов Востока в Баку, захватывал власть 21 июля 1920 г. для более левой группы персидского национально-революционного движения для группы Эсанулы, больной тифом, руководил обороной Энзели. Вернувшись осенью 1920 г., я поступил в военную академию РККА, в течение обучения в ней неоднократно самомобилизуясь на внутренние фронты, на разные командные должности.
С 1920 по 1923 г. я состоял для особо важных поручений при тогдашнем наркомвоене. В тот же период сотрудничал в „Правде“ в качестве политического фельетониста. В апреле 1923 г. по инициативе т. Зиновьева, Дзержинского я был привлечен к выполнению одного высокоответственного боевого предприятия. Тогда же я перешел на работу в Коминтерн, затем ИНО ОГПУ. С 1923 по 1929 г. с перерывом на 1 год (25–26) я работал в ОГПУ, в ИНО — за границей в качестве резидента, затем в Тифлисе в качестве помощника постоянного представителя ОГПУ в Закавказье, члена коллегии Зак. ЧК, зампреда советско- персидской смешанной погранкомиссии и члена советско-турецкой смешанной погранкомиссии, главного инструктора ГВО и представителя ОГПУ в Монголии и т. д. Год (1925–1926) я работал в Наркомторге (начальник отдела организации торговли, пом. нач. ЗКУ, председатель ряда комиссий, консультант при наркоме и т. д. — одновременно).
О том, что мной было сделано по линии чекистской работы за это время, я упоминал в своем заявлении т. Агранову. Но лучше всего об этом могут сказать т. Менжинский и Трилиссер. Они знают, сколько раз я рисковал жизнью за интересы нашего дела, являющегося и моим делом. За время моего пребывания в партии я в никаких оппозициях до 1927 г. не состоял. В троцкистской же оппозиции я никакой активной фракционной работы не вел. Единственное поручение Троцкого мной выполнено не было. Мои колебания всегда шли справа налево, всегда в пределах советского максимализма. Они никогда не шли направо. На фоне всей моей жизни это показательно.
Имею 4 огнестрельных и 2 холодных ранения. Имею три боевые награды. Состою почетным курсантом тифлисской окружной пограничной школы ОГПУ и почетным красноармейцем 8-го полка войск ОГПУ (в Тифлисе). Членом партии являюсь с 1919 г., принят оргбюро ЦК». // ЦА ФСБ РФ, Н-5101. С. 174–178. В этом же деле ордер на арест Блюмкина 31 октября 1929 г., донесение сожительницы Блюмкина Елизаветы Горской Агранову. Горская сообщала о том, что Блюмкин, будучи в Константинополе, встречался с Троцким и что об этом известно Радеку и Смилге. При обыске у Блюмкина обнаружили его письмо к начальнику иностранного отдела ОГПУ М. А. Трилиссеру, в котором Блюмкин писал, что в Константинополе случайно встретил сына Троцкого Льва Седова, а затем, 16 апреля 1929 г., имел продолжительное свидание с Троцким. «Его личное обаяние, — сообщал Блюмкин, — драматическая обстановка его жизни в Константинополе, информация, которую он дал мне при беседе, — все это подавило во мне дисциплинарные соображения, и я предоставил себя в его распоряжение. Практически же, как Вы понимаете, я ничего не мог ему сделать полезного». Блюмкин отмечал, что во время работы в секретариате Троцкого он написал историю его поезда и статью о Ефиме Дрейцере, с которым служил вместе в 79-й бригаде 27-й Омской дивизии Южного фронта. Блюмкин был начальником штаба. Блюмкин взял у Троцкого два письма. Передал
