хоть какую-нибудь еду — вплоть до банки кофе и упаковки сахара. Вместо этого работникам предложено покупать напитки в офисном автомате, цены в котором в два раза превышают среднегородские. Нельзя пользоваться и свежей водой в кулере — она предназначена только для гостей офиса. За нарушителями следят многочисленные видеокамеры — на них начальство не экономит.
Беспощадные штрафы карают и тех, кто долго сидит в курилке, и даже того, кто больше положенного задержался в туалетной кабинке. В этом случае весь коллектив офиса слушает по радио голос Дмитрия Савицкого — директора и собственника радиостанции, который самолично объявляет по внутреннему радио фразы вроде: „Мария, вернитесь из туалета на свое рабочее место!“.
Желая поговорить с подчинёнными, директор сзывает их ударами большого гонга, а затем обращается к сотрудникам сверху вниз, со специального балкона, откуда он по обыкновению наблюдает за работой коллектива — как будто барин с крыльца господского дома. „В нашем офисе не ходят, а бегают!“, — заявляет этот новый рабовладелец. Ему ничего не стоит вернуть за дверь своего секретаря, если она недостаточно быстро доставила ему факс, чтобы девушка принесла бумажку еще раз — на этот раз бегом. А матерное обращение в адрес подчиненных, которые регулярно позволял себе директор, вообще стало притчей во языцех среди его „крепостных“.
…В нашей стране существует множество компаний, работники которых ходят в туалет строго по графику, а в начале рабочего дня сдают охране свой мобильный телефон и другие личные вещи. В одном из московских супермаркетов на шестерых работников приходится четверо надзирателей — не меньше, чем на зоне. В конце каждого месяца служба охраны проверяет все звонки с корпоративных телефонов своих сотрудников, чтобы оштрафовать их за „личные“ разговоры…»
Надо сказать, работники частных да и многих государственных учреждений и предприятий против дискриминационных условий найма и увольнения не протестуют, молчаливо переносят произвол работодателей. И это неудивительно, поскольку в стране существует безработица.
Запрещается использование свободы слова | Законодательство РСФСР | Законодательство РФ |
---|---|---|
Для возбуждения национальной ненависти и розни (вражды) | Конституция РСФСР, ст.34, УК РСФСР, ст.74 | Конституция РФ, ст.29, УК РФ, ст. 282 |
Для возбуждения расовой ненависти и розни (вражды) | Конституция РСФСР, ст.34, УК РСФСР, ст.74 | Конституция РФ, ст. 29, УК РФ, ст.282 |
Для возбуждения религиозной ненависти и розни (вражды) | Конституция РСФСР, ст.50, УК РСФСР, ст.74 | Конституция РФ, ст.29, УК РФ, ст.282 |
Для возбуждения социальной ненависти и розни (вражды) | Не предусмотрено | Конституция РФ, ст. 29, УК РФ, ст.282 |
По Конституции РФ, а теперь и в соответствии со ст. 282 Уголовного кодекса РФ, запрещается разжигание не только расовой, национальной, религиозной, но и социальной вражды.[60]
А понятие «социальная вражда» очень растяжимое. Наше негативное отношение к таким «социальным группам», как, скажем, рэкетиры или наркоторговцы, тоже ведь может трактоваться как «социальная вражда». А уж что касается чиновников, банкиров и олигархов, то их ст. 282 УК РФ, по существу, запрещает критиковать. По судам затаскают. И прецеденты уже есть. В весенней выборной кампании (февраль-март) 2007 г. в г. Инте (Республика Коми) представители «Единой России» подали жалобу в суд на 13 кандидатов в городское Законодательное собрание, требуя отстранить их от участия в выборах за разжигание социальной розни — «провинившиеся» кандидаты публично протестовали против передачи республиканским руководством городской птицефабрики в собственность сомнительным личностям.
Реально выразить своё мнение по политическим вопросам каждый человек может либо на собраниях и митингах, либо в средствах массовой информации. Что касается собраний и митингов, то эйфория от возможности говорить там все, что угодно, давно прошла. Сейчас уже всем ясно, что «митинговая» свобода слова ничуть не лучше «кухонной». И та, и другая лишь «спускают пар», но не дают никакого эффекта. Их отличие состоит только в размере аудитории: на кухне вас слышат несколько человек, а на митинге — несколько десятков (в лучшем случае несколько сотен) человек.
Другое дело —