замечает: «М. А. Окулов… для какого-нибудь Дюма, Бальзака или Сю мог бы заменить рудник Калифорнийский, – по своему неистощимому запасу анекдотов, комедий, трагедий, романов и повестей…» Для Гоголя Окулов представлял тем больший интерес, что постоянно и очень дружески общался с Пушкиным. Участник Отечественной войны 1812 года, с 1824 года командир Арзамасского егерского полка, Окулов после своей отставки в 1829 году и до смерти состоял директором училищ Московской губернии. С 1833 года он стал камергером. Женат был Матвей Александрович на сестре П. В. Нащокина.
В июне приехавший в Москву будущий вице-президент Академии наук, Я. К. Грот, еще застает Гоголя в городе. Николай Васильевич навещает его в Серебряном переулке (№ 8), где Грот останавливается у Д. С. Протопопова, начальника комиссии по уравнению податей казенных крестьян. Грот удивлен, с какой серьезностью и обстоятельностью Гоголь готовится к своей будущей книге, хочет «лучше узнать Россию и русский народ. Он решился просить всех своих приятелей, знакомых с разными краями России или еще собирающихся в путь, сообщать ему свои наблюдения по этому предмету. О том просил он и меня… Но любознательность Гоголя не ограничивалась желанием узнать Россию со стороны быта и нравов. Он желал изучить ее во всех отношениях».
А тут еще продолжает кипеть «светская», по смешливому выражению Погодина, московская жизнь. Гоголь приглашен на именинный обед И. В. Капниста в Сокольники. В Москве появляется А. О. Смирнова-Россет, и Гоголь чуть не ежедневно навещает своего дорогого друга в гостинице «Дрезден», где она остановилась, напротив генерал-губернаторского дома на Тверской. Вместе с братом, Л. И. Арнольди, Смирнова наносит ответный визит Гоголю в его квартире у Толстых. Арнольди обстоятельно описывает, что Гоголя они застали за чтением какой-то старинной ботаники. «Покуда он разговаривал с сестрой, я нескромно заглянул в толстую тетрадь, лежавшую на его письменном столе, и прочел только: „Генерал-губернатор“, – как Гоголь бросился ко мне, взял тетрадь и немного рассердился. Я сделал это неумышленно и бессознательно и тотчас же попросил у него извинения… Наконец сестра моя уехала в свою калужскую деревню, и Гоголь дал ей слово приехать погостить к ней на целый месяц. Я собирался тоже туда, и мы сговорились с ним ехать вместе!» Адрес Л. И. Арнольди и жившего с ним другого брата, А. О. Россета, сохранился в записной книжке Гоголя: Большая Никитская, 31.
До отъезда дошло только в первых числах июля. Гоголь всю дорогу был очень оживлен, весел, собирал цветы и демонстрировал свои знания по ботанике. Но поездка оказалась неудачной. Смирнова тяжело заболела, и в двадцатых числах июля Гоголь снова в Москве с тем, чтобы сразу же уехать к Шевыреву, проводившему лето в Больших Вяземах, которые принадлежали Д. В. Голицыну, родственнику его жены. Николай Васильевич добирается и до соседнего Захарова, советуя Н. В. Бергу заняться, в память Пушкина, историей этих мест. Именно Бергу принадлежит единственный рисунок пушкинского барского дома, еще сохранявшегося в поместье.
Друзья поэта горько сожалели, что московское дворянство, в отличие от псковского, не сделало попыток выкупить Захарова, как было приобретено и сохранено Михайловское.В Москве Гоголь навещает в Петровском парке Свербеевых, живших на даче Наумова в связи с болезнью дочери. В течение августа – сентября он несколько раз навещает Аксаковых в Абрамцеве. По словам С. Т. Аксакова, «Гоголь много гулял у нас по рощам и забавлялся тем, что, находя грибы, собирал их и подкладывал мне на дорожку… По вечерам читал с большим воодушевлением переводы древних Мерзлякова, из которых ему особенно нравились гимны Гомера. Так шли вечера до 18-го числа (августа). 18-го вечером Гоголь, сидя на своем обыкновенном месте, вдруг сказал: „Да, не прочесть ли нам главу „Мертвых душ“?“ Мы были озадачены его словами и подумали, что он говорит о первом томе… но Гоголь… сказал: „Нет, уж я вам прочту из второго…“ Не могу выразить, что сделалось со всеми нами… Ту же минуту все мы придвинулись к столу, и Гоголь прочел первую главу второго тома „Мертвых душ“. С первых страниц я увидел, что талант Гоголя не погиб, – и пришел в совершенный восторг. Чтение продолжалось час с четвертью… На другой день Гоголь требовал от меня замечаний на прочитанную главу, но нам помешали говорить о „Мертвых душах“.
Он уехал в Москву, и я написал к нему письмо, в котором сделал несколько замечаний и указал на особенные, по моему мнению, красоты… Гоголь был так доволен, что захотел меня видеть немедленно. Он нанял карету, лошадей и в тот же день прикатил к нам в Абрамцево. Гоголь прожил у нас целую неделю; до обеда раза два выходил гулять, в остальное время работал… Мы просили его прочесть следующие главы… Тут он сказал мне, что он уже прочел несколько глав А. О. Смирновой и С. П. Шевыреву, что сам увидел, как много надо переделать и что он прочтет мне их немедленно, когда они будут готовы».
Впрочем, в датах пребывания Гоголя в Абрамцеве существуют значительные расхождения у самого же С. Т. Аксакова. Судя по письму сыну, они проводили Гоголя 27 сентября.
Вряд ли есть смысл сопоставлять ценность двух периодов в истории Абрамцева: Аксаковского и Мамонтовского. Для русской литературы это золотые страницы, связанные с именами не только Гоголя, но и Тургенева, и Щепкина, и Загоскина, и многих, многих других. Будучи превращена в Музей-заповедник еще до Великой Отечественной войны, в послевоенные годы усадьба переориентировалась на мамонтовские годы вплоть до того, что знаменитая гоголевская комната вообще перестала существовать, превращенная в одно из рядовых экспозиционных помещений. Обоснование – нехватка подлинных экспонатов.
И здесь невольно встает вопрос о культуре человека. И дело не в возможности создания типологической экспозиции, которая сегодня закладывается в основу большинства музеев. Ощущение сопричастности, присутствия «великой тени» не требует конкретных предметов. Невольно вспоминается поместье под Варшавой Желязова Воля, где родился Шопен. Барский дом там восстановлен, обставлен весь – кроме спальни матери композитора. Беленые стены. Дощатые полы. Никакой мебели. И около ленточки, закрывающей распахнутую дверь, небольшая табличка на подставке: «Здесь родился Шопен». Здесь. В этих стенах. Постойте! Почувствуйте! И пусть в вашей душе зазвучит его музыка. Почему же у нас не хватает такта так же освободить комнату и написать при входе: «Здесь жил, работал Гоголь»?
Один из современников Гоголя писал о посетителях Абрамцева: «От каждого из них, ни в одном, так в другом, оставалась здесь видимая память и сохранились следы их пребываний. Вот комната, где подолгу живал Гоголь, и тот самый диван, на котором он спал. Эта „гоголевская“ комната была в верхнем этаже, светлая и просторная. Когда я остался один в предоставленной мне комнате (это была именно „гоголевская“ комната), я не без особенного чувства осматривал все ее подробности. И обои на стенах, и мебель, и даже набросанные там и сям книжки, брошюры и бумаги, то в раскрытых конторках, то где-нибудь прямо на столе, казалось, еще хранились от тех времен. Малейшее чернильное пятнышко на столе, оставшееся от давно брызнувшего пера, казалось мне тут дорогим следом».
С горечью надо сознаться, что уничтожению аксаковского Абрамцева во многом способствовали именно музейные работники, использовавшие комнаты большого дома под собственное жилье. В отдельных комнатах ревели примуса, чадили керогазы, из них выносились ведра с нечистотами и вносилась чистая вода. Там же находились и личные комнаты директора музея, известного искусствоведа. И не Министерство культуры, которому подчинялся Музей-усадьба, а председатель Поселкового совета поселка Абрамцево, полковник погранвойск в отставке, бывший начальник погранзаставы Матвей Родионович Аканин первый начал борьбу за выселение постояльцев из музейных стен, доказывая на всех уровнях советской и партийной власти недопустимость подобного положения. Впрочем, вся история абрамцевского дома представляет тяжелую эпопею, которой пока не видно конца, несмотря на вмешательство СМИ и телевидения.
В наши дни забылось и то, что это Гоголь первый проложил «Тропу литераторов» – дорогу из Абрамцева в Мураново. До его приезда Аксаковы не были знакомы с владельцем Муранова Н. В. Путятой, другом Пушкина и Баратынского. «Известите меня, будете ли вы дома сегодня и завтра, – пишет Гоголь в отправленной с нарочным записке Путяте, – потому что, если не сегодня, то завтра я и старик Аксаков, сгорающий нетерпением с вами познакомиться, едем к вам». С того времени в усадьбе берегли комнату, где ночевал Гоголь, так и названную гоголевской, а в ней низкий «крапо» – диван, над которым висел литографический портрет Гоголя. В составе приданого дочери Путяты Мураново перешло во владение Тютчевых, и надо было видеть, с каким благоговением предпоследний директор музея из Тютчевской семьи – Николай Иванович Тютчев ходил по этой комнате, рассказывал о каждой мелочи пребывания Гоголя в этих стенах, как за чайным столом, где собирались все потомки поэта, непременно ставил чашечку старого саксонского фарфора, из которой «пивал чаек Николай Васильевич».
Зима 1849/50 года – время особенной близости с Аксаковыми. Правда, по материальным обстоятельствам и благодаря болезни дочери они оказываются в Москве только к Новому году. В жизни семьи появляется даже специальный день приема Гоголя с его друзьями – Бодянским и Максимовичем – «вареники». По словам Бодянского, «под варениками подразумевается обед у С. Тим. Аксакова, по воскресеньям, где непременным блюдом всегда были вареники для трех хохлов… а после обеда, спустя час,
