подмахнул.
– Договор об уступке прав требования ста процентов доли в ООО... название неразборчиво.
– Да, – он перестал жевать и удивленно уставился на меня. – Да, это так правильно называется. Откуда ты знаешь, ведь ты в этом ни бум-бум?!
– Я постирала этот договор вместе с Кириным костюмом и паспортом Виктора.
Он посмотрел на меня с недоумением ребенка, который не понял урок, и отхлебнул из фужера красное вино. Проскользив между столами, около нас затормозил официант. На подносе у него лежала толстая темная сигара. Балашов взял ее, повертел, и положил на стол. Он явно не знал, что с ней делать. Я заметила, что сигара в его руках смотрится гораздо органичнее, чем мятая сигарета.
– Я же говорил Вилю, что договор ему ни к чему, сделка и так зарегистрирована... Договор можно потерять, постирать, хотя какая теперь разница?.. Все на Виле, наследников нет, все отходит государству.
– Государству?! – эхом повторила я.
– Да. Кроме дома и имущества, они в залоге под кредит, который я якобы брал у фирмы Виктора. Это отходит Тамаре, она наследница.
– Тамаре?!
Он кивнул.
– И ты ничего не будешь с этим делать?!
Он посмотрел на меня весело, помотал отрицательно головой, и снова начал крутить в руках сигару.
– Кажется, ее обрезают, – подсказала я.
Он взял со стола нож и стал резать кончик, кажется, не с той стороны.
– Понимаешь, Тамара осталась одна, у нее ребенок, она инвалид. Я все начну сначала, мне не нужен этот дом и это чертово имущество! Я хочу все начать с чистого листа!
Он раскурил, наконец, сигару, затянулся, задохнулся и всерьез закашлялся.
– Кажется, ими не затягиваются, – снова подсказала я. – Ну да, у тебя же новое производство!
– Да! – он перестал кашлять, отвел руку с сигарой подальше, чтобы не дышать вонючим дымом, глаза его заблестели.
– Да, я начинаю производство развивающих игрушек и пособий для обучения детей по системе Монтессори! – он громыхнул своим басом на повышенных оборотах. Хорошо, что в зале почти никого не было. Люди устали праздновать и ресторан пустовал.
– Ты же нищий!
– У меня репутация! Связи! Мне дадут деньги под честное слово! Я не нищий, я богач! За эти дни я понял, сколько хороших, верных людей есть на свете!
Он поднес сигару к носу и вдохнул пахучий дымок.
– У тебя все будет хорошо, – тихо сказала я. – Ты начнешь новую жизнь.
Он кивнул короткостриженной черной башкой.
– Мне пора, – я сняла со спинки стула свою сумку.
Он снова кивнул и вытащил из кармана мобильный.
– Я вызову тебе такси.
– Я сама поймаю.
Он снова кивнул и осторожно понюхал дым.
– А где ты будешь жить? – зачем-то спросила я.
Он посмотрел на меня отрешенно, мечтательно, и снова кивнул, будто его заело на этом жесте согласия во всем и со всеми. Он не спросил, как правильно мне позвонить, не вызвался меня проводить. Он кивал, улыбался и нюхал сигарный дым.
Я не стала ловить никакое такси. Я купила в аптеке упаковку элениума, а в киоске – бутылку водки. Я пешком дошла до Нэлькиного дома, чтобы отдать ей тысячу долларов.
Нэлька попыталась напоить меня кофе и выведать новые подробности нашумевшей новогодней ночи, но я решительно сослалась на больную голову и ушла.
– Да, выглядишь ты паршиво! – крикнула вслед мне добрая Нэлька. – Купила собаку?
Я зачем-то кивнула.
До дома я тоже шла пешком. Шла часа два, может, потому что медленно, может, потому что было холодно, а может, я пошла не той дорогой. Все два часа я обдумывала только одну проблему: выпить сначала водку, а потом лекарство, или сначала лекарство, а потом водку. Очнулась я у дома так ничего и не решив относительно последовательности приема спасительных средств.
Навстречу мне прошел Вадик с большим чемоданом в руке. Двор был плохо освещен, и он меня не заметил. А может, он не заметил меня потому, что меня уже не было? Странно, почему он ушел, я ведь утром так и не сказала ему, чтобы он собирал чемодан. Или он ушел, потому что меня уже нет, и никто больше не закинет в холодильник минимальный набор продуктов? Вадик медленно шел по неосвещенной дорожке, худой, неуклюжий, несчастный. Его чемодан болтался на ветру, потому что особо утяжелять его Вадику было нечем. Я хотела крикнуть ему, чтобы он оставался, все равно моя комната скоро освободиться, но голос пропал, я хлебнула холодный воздух и ничего не стала кричать.
Дома было подозрительно тихо. Относительно чисто. И незнакомо пахло. Васька не вышел меня встречать. Это меня устроило – незачем ему запоминать меня в таком виде.
Не разуваясь, я прошла по коридору и толкнула дверь в комнату Вадика. Диван не был привычно застелен мятой простынкой, в комнате было прибрано, окно открыто, в комнате гулял холодный воздух, вытесняя запахи нищеты и безделья. На спинке стула Вадик забыл светлый пиджак. Я удивилась, что у него был такой хороший пиджак, взяла его двумя пальцами и выбросила в окно. Пиджак красиво спланировал вниз, на дорогу.
Я пошла к Иве. Узнаю, была ли сегодня Флюра, или нужно искать новую прислугу. Я открыла дверь. Кровать Ивы была пуста.
Кровать Ивы была пуста и я испугалась так, что ноги подогнулись в коленях.
– Мама! – заорала я, бросилась в ванную, в туалет, в коридор.
Наверное, она в больнице. Или в морге.
– Мама!
Дверь моей комнаты открылась, и оттуда на сверкающей никелем коляске, словно королева на троне, выехала Ива. Она посмотрела на меня с усмешечкой.
– Лорка, чего ты орешь? – Она поехала на меня плавно, бесшумно, кажется, у таких колясок это называется «электропривод» и стоят они...
– Чего ты все время орешь?
На плечах у Ивы, словно мантия, была накинута шуба из голубой норки.
Я подошла к Иве, пощупала ее, норку, коляску, потом себя, снова Иву, и снова шубу. Наверное, я уже выпила элениум с водкой, только забыла.
– Испачкаешь! – дернулась Ива в коляске. – Слушай, Лорка, говорят, сейчас в Москве новая мода – есть цветы. Как ты относишься к тому, чтобы поужинать орхидеями?
– Как отношусь? Нормально отношусь. Хорошо. Только где их нарыть в это время суток?
Ива посмотрела на меня как президент на провинившегося министра.
– Это твои проблемы, Лорка, – сказала она и укатила в свою комнату.
Я набрала воздух в легкие и крикнула: «Васька!»
Васька молчал. Я пнула дверь в его комнату, почти наверняка зная, что там увижу.
Васька сидел на полу, на четвереньках. Напротив него сидел теленок. Он вилял чем-то вроде хвоста, и я поняла, что это собака.
– Гав, – жалобно сказал Васька, – ну, пожалуйста, гав!
Собака молчала. Васька поцеловал ее в нос, в глаз, и снова в нос.
