приглашение.
Арвон вытащил пистолет.
— Меня они, во всяком случае, не съедят! — воскликнул он, совсем забыв свои недавние слова.
Неожиданно из-за шкуры, занавешивающей вход, высунулась голова Уайка. Капитан заметно побледнел и осунулся. Увидев в руке Арвона пистолет, он вытаращил глаза.
— Что вы собираетесь делать? — рявкнул он. — Уберите эту штуку. Хотите, чтобы нас всех поубивали?
— Этот остряк намерен нас съесть, — объяснил Нлезин и, как ни странно, почувствовал себя глупо.
— Съесть вас? — Уайк посмотрел на них непонимающим взглядом и вдруг перегнулся пополам от хохота. Он схватился за живот, побагровел и задохнулся, по мокрому лицу потекли слезы. Несомненно, тут была повинна усталость, но все же Арвон никогда не видел, чтобы капитан так смеялся.
— Не понимаю, что тут смешного, — обиженно сказал Нлезин. — Мы с Арвоном, конечно, не редчайшие лакомства, но все же наше присутствие в любой кастрюле сделало бы ей честь.
Уайк взял себя в руки.
— Наш приятель вовсе не собирается вас есть. Он хочет, чтобы ели вы. Другими словами, он приглашает нас всех на пир.
Арвон спрятал пистолет. Он чувствовал себя последним дураком, но так устал, что ему даже не было стыдно.
— Нет, — сказал он, — я валюсь с ног.
— Нет, — поддержал его Нлезин, — я тоже отказываюсь. Не пойду. И не думайте.
Туземец опять ухмыльнулся и задвигал челюстями.
— Мы должны пойти, — настаивал Уайк, пошатываясь. — Сейчас не время оскорблять наших хозяев.
— Пир, — без всякой радости сказал Нлезин. — Ну, нет!
— Чего доброго, он продлится всю ночь, — мрачно предположил Арвон.
— Идемте, — приказал Уайк. — Сейчас надо взять себя в руки и веселиться.
Вслед за предводителем охотников они вышли гуськом из землянки в ночной мрак и дождь и побрели по лужам к довольно большому бугру, откуда свет вырывался широкими теплыми лучами.
Кто-то пел и слышался громкий смех.
Арвон глубоко вздохнул и твердо решил веселиться по что бы то ни стало.
Как ни странно, все оказалось не так плохо — на первых порах.
Войдя в жаркий, душный шатер со стенами из шкур, он увидел молоденькую девушку, благоразумно не отягощенную никакими одеждами. Она с улыбкой подошла к нему и протянула что-то вроде кожаного ведерка, в котором плескалась какая-то жидкость. Арвон, у которого от усталости и спертого воздуха кружилась голова, решил, что терять нечего, и сделал основательный глоток. Как он и ожидал, напиток не был водой и ожег ему рот.
Он почувствовал себя лучше.
В глубине души он понимал, что все происходящее невероятно и нелепо, но тем не менее сделал еще один глоток и почувствовал себя еще лучше.
— Не очень увлекайтесь, — предупредил его Нлезин, — впереди вся ночь.
Арвон кивнул. Мокрый костюм прилипал к коже, как согревающий компресс, и Арвон задумался, до какой степени можно было бы раздеться, не нарушая приличий. Впрочем, еще один глоток — и проблема разрешится сама собой.
Внезапно он обрел обманчивую ясность мысли, порой сопутствующую началу опьянения. Они слишком долго были заперты в тесном корабле, слишком долго занимались только серьезными вещами. Им необходима передышка, отчаянно необходима. Им нужно ненадолго забыться. И заодно вспомнить, что человек может не только размышлять и хмуриться.
Арвон подмигнул девушке, полагая, что этот язык должен быть понятен во всех уголках вселенной, и почувствовал, как годы слетают с него, словно осенние листья с дерева. Приятно снова стать молодым и забыть…
Он знал, что способен сейчас на всякие безрассудства, и радовался этому.
Начался пир.
Дальнейшее представлялось Арвону словно сквозь туман. Он как будто сидел здесь уже очень долго — столько увидел и столько услышал, — но оказалось, что прошло всего лишь несколько минут.
Еды было вдоволь: сочные куски жареного мяса, нанизанные на прутья; какое-то месиво в деревянной миске, которую передавали по кругу, — Арвон решил, что это чем-то приправленные толченые корневища неизвестного ему дикого растения; сухие лепешки из ягод, растертых с жиром. Эти лепешки вызывали сильную жажду и ее снова и снова приходилось утолять хмельным напитком.
По стенам из шкур метались длинные извивающиеся тени. Туземцы трясли плоскими, похожими на тамбурины, инструментами с погремушками из косточек и колотили пальцами по туго натянутой коже. Дикое ликующее пение сотрясало крышу и люди вертелись в неистовой пляске, пока не падали без сил.
От жары и духоты у Арвона кружилась голова, он опьянел и смертельно устал. Однако его поддерживало нервное возбуждение, переходившее в ту лихорадочную экзальтацию, которая кажется неисчерпаемой. Арвон испытывал нежную симпатию ко всем присутствующим, чувствовал себя их близким другом и веселился самым искренним образом.
Он совсем забыл, как еще недавно опасался, что его съедят.
Арвон не старался наблюдать за другими астронавтами, но тем не менее невольно поглядывал на них. Уайк вежливо пил, когда ему предлагали, но явно предпочел бы лечь спать. Он все время улыбался, не испытывая к празднику ни интереса, ни отвращения. Но это не было и презрительным равнодушием — просто для капитана пир оставался всего лишь интермедией, короткой остановкой.
Хафидж сразу хватил лишнего и выполз под дождь — его вырвало, и теперь он крепко спал у костра.
Лейджер явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он забился в угол, подальше от центра веселья, и наблюдал за происходящим с плохо скрытой брезгливостью. Он пил, как пьют, чтобы не расстраивать компании, другими словами, наводя на всех тоску своим унылым видом.
Црига был блаженно пьян и пространно рассказывал о своей великой трагической любви пожилой женщине, которая не понимала ни слова, но подносила ему кожаный сосуд с веселящей влагой всякий раз, когда он останавливался перевести дух.
Колрак, как ни странно, тоже развлекался, но по-своему. Он пристроился возле шамана и, по- видимому, уже учился туземному языку. «Зачем бы это ему? — рассеянно подумал Арвон. — Какой смысл учиться их языку, когда завтра мы все равно вернемся на корабль?»
Нлезин был в своей стихии. Он оставался совершенно трезвым, сколько ни пил (впрочем, напиток был не особенно крепким), и не забывал о самом главном. Завладев вниманием молодой большеглазой женщины, он бойко объяснялся с ней на импровизированном языке жестов, удивительно простом и понятном.
В общем все шло прекрасно. Тамбурины гремели, пляска не прекращалась. Постепенно костер стал гаснуть, и Арвону показалось, что в шатер из шкур просачивается сероватый свет утра. Но к этому времени он был уже совсем пьян и это могло ему просто почудиться.
Однако Арвон еще не утратил окончательно способности соображать и, когда какая-то девушка довела его до землянки, где поселили их с Нлезином, он заметил, что дождь как будто перестал. Потом земля заходила под ним ходуном, и он почувствовал, что кто-то укрывает его мягкой шкурой.
Девушка легла рядом, но, когда Арвон проснулся, ее уже не было в землянке и он так и не сумел вспомнить, какая она была и что произошло.
Собственно говоря, когда Арвон очнулся и увидел солнечные лучи, струившиеся в дверь, он вообще ничего не помнил. Голова разламывалась, и он не мог пошевелиться от боли.
Он лежал неподвижно и мучился.
Затем Арвон услышал голос Нлезина: романист жалобно бормотал, что его мутит так, будто планета завертелась в другую сторону. Однако у Арвона не было сил даже повернуть голову. Он лежал, размышляя,
