словом, неизмеримо дороже сердца, приобретенного силой. Но, увы, средства убеждения, которыми мы располагаем, не столь скорые, а сейчас времени терять нельзя: планета на пороге гибели.
- Вы не преувеличиваете, профессор? Он взглянул на меня так, словно удивился моему недомыслию.
- И это спрашиваете вы, автор повести 'Энерган'? Да разве вам неизвестно, что самые плодородные земли уже бесплодны, реки и источники отравлены, что в морях и океанах флора и фауна уничтожены, а воздух в городах скоро станет полностью непригодным для легких и нам придется постоянно носить кислородные маски? Разве вы не видите, что стайфли разъедает мрамор и бронзу, каменные здания - будь то старые или возведенные недавно, разрушает произведения искусства и легкие младенцев? Что из-за этого чудовищного смога вполовину снижена активность ферментов, играющих жизненно важную роль в обмене веществ? Что леса чахнут, животный мир в них гибнет, что на планете почти не осталось птиц? Неужели вам неизвестно, что самолеты, летающие на высоте нескольких тысяч метров, сжигают сотни тонн кислорода, а опустошенные леса не в состоянии его восполнить? Разве вы не знаете, какие гибельные последствия имеют испытания атомного оружия и до какой степени биосфера Земли насыщена радиоактивными веществами? Вам никогда не приходилось слышать об авариях на атомных станциях, в результате которых все живое гибнет на сотни километров вокруг? Неужели вам надо напоминать о том, что загрязнение атмосферы сокращает озоновый пояс Земли - защитную броню от солнечной радиации? И что тепловой баланс планеты необратимо нарушен? Увы, единственная надежда сейчас на чудо, и это чудо - энерган!
Надежда...
Надежда, которую Мак-Харрис хочет уничтожить в зародыше!
Профессор Моралес произнес свою обличительную речь на одном дыхании, со страстью и вдохновением проповедника. И хотя в его аргументах не было для меня ничего нового - иные из них я и сам использовал своей повести, - в эти минуты они подействовали на меня как удар током.
- Допустим, что я и в самом деле свяжусь с Двадцать второй улицей и сумею убедить их отдать патент на производство энергана федерации, - задумчиво произнес я. - Что дальше?
- Как что? - изумился Моралес. - Неужели вы нe понимаете, какую услугу сможете оказать нашей несчастной планете? Да вам за это памятник при жизни поставят!
- Вы полагаете, что, получив патент, сумеете наладить производство энергана и распространять его по обычным торговым каналам?
- Почему же нет, сеньор Искров? 'Этот большой ученый наивен, как ребенок, - подумал я. - Но, черт подери, до каких пор реализм будет отождествляться с низменным практицизмом и приспособленчеством? До каких пор Санчо Панса будет брать верх над Дон-Кихотом? Однако как объяснить этому человеку с лицом пророка, что если федерация отважится изготовить хотя бы несколько килограммов энергана, ее тут же разорвут на куски нефтяные акулы, волки из 'Рур Атома' и прочие хищники?'
- Разве вы не видели, профессор, какую реакцию вызвало в этом зверином логове появление энергана? Не слышали о расстрелах на проспекте Дель Принчипе? О переполненных тюрьмах? О грозных предупреждениях Командора? О нефтяных магнатах и Дидерихе Мунке?
На все мои вопросы Моралес ответил с присущей ему убежденностью:
- Если нам удастся изготовить и распространить хотя бы несколько килограммов энергана, народ пойдет за нами, и Командор будет сметен!
'Осторожнее, профессор, тут могут быть установлены микрофоны!' - подумал я, а вслух сказал:
- Вы говорите те же слова, что и Рыжая Хельга.
- В случае необходимости мы и действовать будем, как она! - твердо сказал он.
Я негромко кашлянул. Он понял намек, скользнул взглядом по стенам, словно отыскивая спрятанную аппаратуру, и торопливо продолжил:
- Я, разумеется, не политик, наша деятельность вообще не имеет никакой политической окраски, она преследует единственную цель: охрану биосферы. Мы эколога, не более того. Но я совершенно убежден, что когда федерация станет законным владельцем энергана, каждый разумный человек, включая Командора и всех прочих - от 'Альбатроса' до 'Рур Атома', будет с нами. Потому что речь идет о самом существовании человечества, в том числе Мак-Харриса и Дидериха Мунка, о жизни их детей...
Знал ли этот доверчивый человек, в каких условиях живут Мак-Харрис и Мунк, каким воздухом они дышат, какую воду пьют, какой пищей питаются? Допускал ли, что их никак не волнует судьба человечества? Нет, судя по всему, профессор Моралес, прославленный ученый и страстный приверженец красивой идеи, не очень разбирался в человеческой природе. Но сердце его было преисполнено любви к людям.
- Вы верите в разум, - сказал я. - В человека.
- Верю! Твердо верю. И кроме того... - он умолк, снова взглянул на стены и продолжал вполголоса, опасаясь микрофонов: - Кроме того, 'там', насколько мне известно, пытаются, и небезуспешно, жить по законам разума.
Уж не ослышался ли я - профессор Моралес делает политические выводы! Ну и ну! Ведь 'там' означало 'на Острове' и в тех странах, одно упоминание о которых вело прямиком в застенки 'Конкисты'. Я промолчал, а он не отступался:
- Вы обещаете помочь нам, сеньор Искров?
- Боюсь, что я не скоро увижу людей, о которых вы говорите, - бесстыдно солгал я. - Но если увижу, то попытаюсь...
- Вы даете мне слово?
- Да.
Я более не заботился, подслушивают нас или нет. А потом сделал то, что удивило меня самого и полностью подтвердило мнение профессора Моралеса о Теодоро Искрове: заполнил чек на пятьдесят тысяч долларов - полученный от Мак-Харриса гонорар - и протянул ему. Я ведь человек импульсивный...
- Для вашей федерации, - сказал я. - На печатание брошюр и плакатов.
Он, ничуть не удивившись, сунул чек в бумажник. Даже не поблагодарил. Затем вынул из кармана доллар:
- Возьмите, - сказал он. - И передайте жрецу с Двадцать второй улицы.
Едва самолет приземлился на аэродроме Тупаку, индейцы ринулись к трапу. И я взял свой чемоданчик, в котором лежали документы на имя Мартино Дикинсена, две сорочки, смена белья, зубная щетка. Я думал о том, что если и в самом деле увижу жреца, непременно расскажу ему о федерации.
Потому что дал слово настоящему Человеку.
3. Тупаку и Эль Волкан
Когда-то этот аэродром был одним из самых оживленных и по-современному оборудованных в стране. Он обслуживал область, которая еще два-три десятка лет назад была центром туризма. Сюда приезжали отовсюду, чтобы побродить по живописным плато Скалистого массива, вскарабкаться на его крутые вершины, увидеть руины древних индейских царств, накупить глиняных дощечек, а в довершение всего подняться к кратеру вулкана и бросить на счастье монетку.
Нынешний аэродром - это несколько полуразбитых взлетных дорожек, по которым с трудом, подскакивая на ухабах, катятся самолеты. Три-четыре машины и автобуса дожидались редких гостей - туристы почти не заглядывают в эти края из-за смога, который завладел городом и окрестностями. Вместо мастерских, где изготовляли сувениры, и лавчонок, полных глиняных статуэток, сейчас высятся заводы по производству синтетических продуктов, металлургический комбинат, обогатительные фабрики для цветных металлов и другие промышленные предприятия. Деревья на улицах высохли, травы не стало, озеро превратилось в грязное болото, куда не смеют сунуться даже чудом уцелевшие лягушки... И куда ни кинь взгляд - всюду нефтяные вышки, а по шоссе и железным дорогам на нефтеочистительные заводы и в порт Америго-сити мчатся тысячи цистерн с нефтью 'Альбатроса'.
За последние недели я уже привык к воздуху, богатому кислородом, а в кабинете Мак-Харриса на сто десятом этаже и в часовне 'Конкисты' - даже к воздуху, напоенному сосной, поэтому стайфли подействовал на меня особенно угнетающе. Конечно, можно было надеть маску, но я боялся, что тогда те, с кем я должен встретиться, меня не узнают. Я даже не все лицо закрыл мокрым платком и нарочно вертел головой, чтобы меня заметили. Напрасно - никто ко мне не подошел.
Индейцы торопливо рассаживались в автобусах, стремясь поскорее уехать к себе в горы. Нефтяники взяли такси. Укатила и стюардесса, и индеец в шерстяном пончо. Перед тем как подняться в автобус, он успел мне сказать, что в его родном пуэбло ('Называется 'Тьерра Калиенте', то есть горячая земля, сеньор') есть множество интересных находок.
- Думаю, они вас заинтересуют. Несколько лет назад ученые из Британского музея вели неподалеку раскопки и нашли под землей уйму камней и глиняных сосудов. Спросите Боско, по прозвищу Эль Камино** - так меня называют из-за того, что я много разъезжаю, сеньор.
Я обещал при случае непременно заглянуть к нему. И, остановив такси, отправился в город.
Осторожности ради я время от времени оборачивался - нет ли за мной 'хвоста', однако ничего подозрительного не заметил. Таксист тоже не обращал на меня особого внимания. В машине одурманивающе пахло бензином, но когда я хотел открыть окно, шофер остановил меня:
- Не открывайте, сеньор, за окном еще хуже.
- Очень пахнет бензином.
- А как же? Снова перешли на бензин. Всего десять дней и пожили по-человечески... Мы получали энерган из Америго-сити. Но запасы кончились, и теперь опять вонища.
- Много здесь было энергана? - спросил я, чтобы поддержать разговор.
- Да, немало. Правда, часть прибрала к рукам полиция, часть - дельцы с черного рынка, а остальное мы израсходовали. - Он тоскливо вздохнул. - Славное времечко было, доложу я вам! Ни тебе очередей перед заправкой, ни запаха, к тому же дешевка!
- Может, опять появится? - словно бы невзначай обронил я.
- Вряд ли, сеньор, вряд ли... - Таксист бросил на меня быстрый
