книги. Увидев Белова, Космос вскочил и ткнул Фила в бок:
– Ну вот, тебе и Белый то же самое скажет! Скажи, Сань?
– А в чем проблемы? – улыбнулся Белов, здороваясь с друзьями.
– Да вот, – кивнул Пчела на Фила, – пацифист, блин, не может другу помочь…
– А если поподробней? – Саша совершенно ничего не понимал.
Прояснить ситуацию взялся Космос.
– Короче так. Пчелке завтра на медкомиссию, а ему позарез нужна отсрочка – на месяц примерно, так, Пчел?
– Ну да! – подхватил тот. – Меня обещали свести с одним капитаном из военкомата – ему движок на «копейке» перебрать надо. Он меня отмажет – это сто пудов! Но сейчас он в отпуске, ясно? Приедет только через три недели, а медкомиссия-то – завтра!
– Так, и что дальше?
– А дальше все просто, – развел руками Кос. – С сотрясением мозга дают отсрочку, мне Батон говорил. По теории Пчелу мы уже подковали
– он кивнул на книгу, оказавшуюся при ближайшем рассмотрении медицинским справочником. – Что говорить, на что жаловаться – он знает. Осталось только обеспечить материальное подтверждение факта сотрясения, понимэ? Хороший фонарь под глазом – и всех делов-то! Фил уперся, как этот… и ни в какую!
– Погоди, так вы хотите, чтобы Фил? – Саша с веселым изумлением обвел глазами друзей.
– Ну, ясен пень! – решительно кивнул Кос. – Не под машину же ему бросаться!
Белов не выдержал и расхохотался. Космос и Пчела обиженно переглянулись.
– Хорош ржать! – сердито оборвал Сашу Пчела. – Может, что дельное посоветуешь?
Оборвав смех, Белов задумался: а ведь верно, предложенный Космосом вариант был самым простым и правдоподобным. Драка во дворе, капитальный фингал – и вот вам, пожалуйста, сотрясение!
– Ну что? – нетерпеливо спросил Пчела.
Саша, пряча улыбку, кивнул:
– Да, пожалуй, фонарь – это выход…
– Ну, ты слышал? – снова ткнул Фила в бок Космос.
– Вот сам и бей, – буркнул Фил. – Почему я-то?
– Я ж тебе уже говорил, – покачал головой Космос. – У меня удар не поставлен. Ну что я ему навешу? Банальный бланш? А нужна фирменная гематома, желательно – с отеком!
– У меня, между прочим, травма… – упрямо бубнил Фил.
– Так с левой! – взвился со своего места потерявший терпение Пчела. – Японский городовой! Сто раз же уже сказано – с левой!
Фил поднял совершенно растерянный взгляд на Белова. Саша вздохнул и хлопнул друга по плечу:
– Ничего не попишешь, Фил… Надо!
Фил обреченно кивнул и опустил голову. Взгляд Саши наткнулся на бутылку, он взял ее и протянул Филу:
– На вот, прими для храбрости… Но портвейн тут же перехватил Космос:
– Ты что! – вытаращил он глаза. – Это же анестезия для Пчелы! Ну все, братцы, хорош базарить, давайте начнем…
Фил и Пчела поднялись со скамеек.
– Вить, может, не стоит? – взмолился Фил.
– Я прошу тебя, Валер! – тихо ответил тот.
– Минутку! – встрял между ними Космос со стаканом и бутылкой. – А анестезия? Стакан – до, стакан – после!
Пока Пчела принимал «лекарство», Белов инструктировал Фила.
– Смотри, Теофило, бей без дураков! Схалтуришь – придется повторять, ясно? Помнишь, как Папанов в «Брильянтовой руке»? «Бить буду аккуратно, но сильно!» – вот и ты так же!
– Ладно, – с отрешенностью смертника кивнул Фил. – Сделаю.
«Секунданты» разошлись. Фил стал готовиться к удару.
– Так, Пчел… Голову левее и пониже, еще немного… Ага… – с угрюмой деловитостью распоряжался он. – Теперь колени чуть подогни… Так… Кос, встань за ним – подхватишь, чтоб не упал, понял?
– Ладно, Фил, не тяни… – нервно усмехнулся Пчела.
– Готов? – спросил Фил.
– Готов.
Бум-м-м!!! От могучего удара Фила Пчела отлетел на руки Космосу, и они оба рухнули на дощатый пол беседки! Белов с Филом бросились к ним. Правый глаз несчастного Пчелы почти мгновенно заплыл – осталась только узенькая, как у монгола, щелочка.
– О-о-о… Ну, у тебя и кувалда, Фил… – жалобно простонал он.
– Анестезию, быстро! – скомандовал из-под него Космос.
В мгновение ока Пчелу поставили на ноги и сунули ему в руку стакан.
– Ну, чтоб не зря… – выдохнул он и выпил.
На следующий день в военкомат с Пчелой пошли все – было ужасно интересно, чем закончится история с мнимой сотрясухой. Помимо друзей, Пчелу сопровождали три беспрерывно хныкавшие продавщицы из универсама.
– Витенька, больно? Витенька, как ты? – то и дело спрашивали они, с участливым любопытством рассматривая его выдающийся фингал.
Посмотреть и вправду было на что! За ночь фонарь, казалось, увеличился еще больше, да к тому же еще и расцвел всеми цветами радуги. Доминировали, конечно, черный и темно-синий, но помимо них в творении Фила присутствовали и голубой, и зеленый, и желтый тона. Картинка, что и говорить, была еще та!
Феноменальный синяк волшебным образом изменил и самого Пчелу. Он приобрел настолько шпанистый, беспредельно-отвязный вид, что Космос, внимательно его рассмотрев, удовлетворенно хмыкнул:
– Н-да, Пчел, будь я военкомом – ни за что не доверил бы защиту Отечества такому раздолбаю!
– И почему ты не военком, Косматый? – с тоской в голосе спросил Пчела.
По дороге Космос еще раз проэкзаменовал потенциального новобранца на знание основных симптомов сотрясения мозга. Пчела отвечал уверенно и точно. На пороге военкомата ему пожелали ни пуха ни пера и, усевшись на лавочку, принялись ждать.
Через час с небольшим он вышел – с непокрытой головой, в расстегнутой куртке. На его асимметричной физиономии роились, сталкиваясь и, как в калейдоскопе, непрерывно сменяя друг друга, совершенно несовместимые эмоции – радость и разочарование, облегчение и досада, растерянность и гордость.
– Ну? – вскочили с мест друзья.
Пчела обвел их единственным своим глазом, в котором в эту секунду застыло недоумение.
– Не годен… – едва вымолвил он.
– Иес! – восторженно рявкнул Космос. – Сотрясуха?
Лицо Пчелы исказила гримаса боли, отчаянья и обиды. Он вцепился себе в волосы и простонал:
– Какая, на хрен, сотрясуха? Пацаны, у меня, оказывается, плоскостопие!
XIX
Оставшиеся до призыва дни таяли, как сосулька на солнце. Днем Саша – из автоколонны он уже уволился- валялся на диване, читал, бесцельно болтался по улицам, но в шесть вечера он, как штык, встречал Лену у дверей ее прачечной. Они дорожили буквально каждым часом, проведенным вместе, ведь времени до рокового дня оставалось так мало…
О предстоящем расставании они почти не говорили, но, прощаясь за полночь у Лениного подъезда, каждый с горестью отмечал про себя – еще одним днем у них стало меньше. Словно у обоих в голове
