— Кума? — Белову было известно, что этим ласковым именем заключенные называют начальника оперчасти. — А пес его, Кума, знает. Может, рожа моя ему не нравится. Сам бы дорого дал, чтобы узнать.
— Рожа или чего еще, только советую вести себя осторожней. Особенно с Гротом. Есть слух, что с Гротом тебе здесь не разминуться, — Семен, не торопясь, закурил и задрал голову кверху.
Саша проследил за его взглядом. Весенняя бездонная синева была затянута металлической сеткой. А сверху, венчая всю композицию, торчала смотровая вышка с охранником. Оттуда включенный на полную громкость магнитофон доносил уже недавно слышанный шлягер. «Так вот какая ты! А я дарил цветы…» — похоже, это был хит тюремного сезона. Волшебная сила музыки в данном случае помимо эстетической выполняла и сугубо практическую функцию: не давала возможности заключенным перекрикиваться и обмениваться информацией между двориками-«утюгами».
Б потолочной сетке сиротливо торчали две старые, не дошедшие до адресатов, «малявы» — свернутые в трубочки «конверты» нелегальной тюремной почты. Похоже, что застряли эти послания не вчера и даже не месяц назад: выцветшие и утратившие всю свою некогда жгучую актуальность, они подрагивали на ветру своими нитяными хвостиками.
— Еще сказывают, будто Грот сюда со спецзаданием прибыл — заварить кашу: бунт либо побег. Для него это в кайф, но ворам такой расклад не нравится.
Саша молча кивнул, принимая информацию к сведению. Он знал, что воровская репутация Грота за последнее время сильно пошатнулась в связи с неоднократно допущенными случаями «беспредела». А потому побег, или даже просто серьезная попытка к побегу, почитающиеся за высшую воровскую доблесть, могли дать шанс к укреплению статуса.
— Меня уже, возможно, завтра здесь не будет, — продолжал Семен. — Так что ты, Белый, сам смотри. И вертись, как сможешь, чтобы не попасть под раздачу.
Это был единственный разговор с Семеном, за который Саша был ему благодарен. Больше им поговорить не удалось: после обеда Семена и Дубу повезли в суд. За Беловым тоже пришел конвой — ему предстояло свидание.
Шагая по гулким коридорам и преодолевая десятки дверей, клацающих замками, Саша мысленно представлял себе Катю. Представлял, как она округлит глаза и первым же взглядом пошлет ему заряд ободрения и поддержки. Так бывало всегда, сколько Саша себя помнил. Только на этот раз, ввиду особых обстоятельств и ограниченности по времени, позитивный заряд будет еще более концентрированным и ударным.
— Кто еще, кроме тетки, мог получить право свидания с подследственным? Из ближайших родственников у Белова не было никого, кроме Екатерины Николаевны и Ярославы. Но Ярославу в следственном изоляторе он увидеть не ожидал. В одном из писем, регулярно присылаемых теткой, сестра добавила от себя пару грустных и нежных строк с обещанием молиться за него. От невозможности быть рядом с родными, у Александра заныло сердце. Он в очередной раз почувствовал, как сильно скучает по тетке, по сестре и по племяннику. Юный Алексей, должно быть, за это время успел научиться прорве всяких вещей…
Однако в комнате для свиданий Белова ждало сумасшедшей силы разочарование. По обратную сторону стекла, вальяжно облокотившись о спинку стула, сидел Виктор Петрович Зорин. Сытое и холеное его лицо настолько контрастировало с теми, которые Белову доводилось видеть в последнее время, что Саша почувствовал жгучее желание изо всей силы надавить на его затылок и впечатать носом в казенный стол.
В сущности, — они всегда находились по разные стороны невидимой черты. Сильные, умные, не знающие жалости друг к другу противники: один снаружи, другой — в зазеркалье.
Белов и Зорин по знаку надзирающей тетеньки взяли телефонные трубки и обменялись приветствиями. После этого повисла пауза.
— Ну, рассказывай, — совсем по-родственному начал Виктор Петрович. — Как ты здесь? Кормят нормально?
Вот так, стало быть: ждал добрую тетушку, а дождался доброго дядюшку.
— Нормально. В пионерском лагере было хуже, — усмехнулся Саша и мобилизовал всю свою волю, чтобы не выдать настоящего отношения к собеседнику.
Зорин приступил к выражению сочувствия и ободрения. Причем если бы он находился на занятиях по актерскому мастерству, то ему влепили бы двойку, а то и вовсе выгнали бы из актеров взашей. Саша терпеливо ждал, когда собеседник «раскроется».
Кроме них в комнате общалась еще одна парочка. Худющий уголовник и его испитая, но подкрашенная по случаю свидания подруга даже не столько разговаривали, сколько непристойно-нежными жестами изображали, как они любят друг друга и как скучают. Всю композицию бесстрастно обзирала, готовая в любую минуту вмешаться, сотрудница тюрьмы: ее плоское татарское лицо напоминало лицо каменной бабы в степи. Белов знал, что в ее обязанности входит прослушивать или не прослушивать ведущиеся разговоры — по усмотрению. Очень даже вероятно, что часть разговоров пишется на пленку. По крайней мере, его с Зориным взаимные любезности, пишутся наверняка.
— Хороша Лайза, хоть и не наша, — улыбаясь, развивал свою мысль Виктор Петрович, и Белов насторожился, поняв, что упустил важную часть монолога. — Ты знаешь, ей сейчас неуютно. В чужой стране, в негативной обстановке… даже посоветоваться не с кем… Так что, не обессудь, дружище, мы с ней, можно сказать, поладили и сдружились.
— Дерзай, Виктор Петрович, действуй, — улыбнулся в ответ Саша. — Я все равно в ближайшее время не имею возможности вызвать тебя на дуэль.
— Да я не в том смысле, господь с тобой! Я уже старый человек, чтобы с орлами, вроде тебя, соперничать… — фальшиво рассердился Зорин. — Я тебе другое хочу доложить. Лиза твоя мне кое-какие документы показала. Ну, и наломал ты дров! Особенно на заре своего директорства… А ну как эти твои шашни станут известны следователю?
Белов с истинным наслаждением рассматривал шантажиста. Не меняется старая лиса! Хлебом не корми, а дай поудить рыбку в мутной водичке. Саша не сомневался, что Зорин двигает дешевую подначку. Если бы хоть крупица компромата могла оказаться в его алчных ручках, следователь давно бы все уже знал. Так что нету у тебя ничего на меня, старый ты интриган, Виктор Петрович. Саша на секунду представил себе Лайзу Донахью, которая, как и обещала, съедает тот самый судьбоносный договор, запивая его любимым зеленым чаем. И расхохотался в лицо Зорину:
— На понт меня берешь? Зря, Виктор Петрович. Я, видишь ли, чист, как альпийский снег. Что и собираюсь на днях доказать в суде. Ты в курсе?
— Я всегда в курсе, — Зорин пытался скрыть свое разочарование, но сдаваться по-прежнему не хотел. — Завидую тебе, Белов. Везет же тебе с бабами! Красивые, преданные попадаются — что Лизка Американка, что Ярослава Набожная… Как говорится, и для души, и для тела.
— Уймись, Петрович. Ярослава — моя сестра.
— Ой ли так уж сестра? А кто жениться собирался на златокудрой таеженке? И даже заявление в загс подал? — Зорин прищурился и испытующим взглядом сверлил стекло.
— Ты бы занял себя каким-нибудь делом, господин «вертикаль власти», — Саша демонстративно зевнул. — Ей-богу! Скворечник бы смастерил, что ли! Всяко лучше, чем в чужом белье копаться.
— Ты прав, Саша, не мое это дело. Про тебя все уже другие раскопали, кому это положено по роду занятий, — Зорин наклонился и стал рыться в принесенном с собою портфеле. — Взгляни- ка сюда. Едва отбил у газетчиков, а не то — пошла бы статейка в завтрашний номер. Используя свое служебное положение, уговорил тружеников пера повременить с публикацией. Ознакомься, что про тебя гиены пера пишут!
Зорин приложил к разделяющему их стеклу типографский оттиск большой статьи под заголовком «Маркиз де Сад Красносибирского розлива».
Саше показалось, что кровь заливает ему глаза, оставляя в поле зрения лишь чудовищные пляшущие строки:
Еще подростком Александр начал испытывать к младшей сестренке чувство, которое из деликатности
