До комунизма оставалось лет пятнадцать-двадцать

руки стакан вообще невозможно и добавил: - И так нельзя.

В ответ грянул дружный хохот. Кончики усов Чубика встопорщились и подрагивали. Мышка утирала сухие глаза уголком косынки. Полупрозрачная Мишина гитара странно резонировала, усиливая смех парня.

- Ну ладно, ладно. Надо же когда-нибудь начинать, - сказал успокоившийся наконец гитарист. - Ты уже сидишь? Сидишь. Тебе плохо не посоветуют, верно? С водкой точно так, как и с этим. Представь, что нюхаешь, пьешь. Это здорово, честное слово.

Последнюю фразу он пробормотал довольно невнятно, так что получилось: “Эт’здорово, чесслов”. Чубик наполнился синевой, отпустил взревевший баян, лихо подкрутил усы и крякнул.

- А-а-а-ах, шеб я так жил! (Новый взрыв хохота.) Хорошая водочка!

Он шепелявил сегодня так мягко, точно срывавшиеся с языка слова были пузырящейся газированной шипучкой.

- Ты уже по макушку нализался, - пристыдила матроса девица.

- Налился по макушку, - уточнил Чубик, клюнув носом. - И иду ко дну, как крейсер “Варяг”.

После этих слов матрос заиграл “Наверх вы, товарищи, все по местам!”

- Я вижу, вы помирились, - осторожно сказала Соня, которая явно не одобряла поведение гуляк. Миша вопросительно взглянул на матроса. Тот прищурился, покачал головой и нехотя заговорил:

- Н-ну, товарищ Сталин величайший вождь, кто бы что ни говорил...

Гитарист подавил вздох.

- ...но с другой стороны и Миша парень замечательный, и ше б я без него делал, не знаю. Инструмент он мне организовал просто превосходный, - Чубик погладил баян. - Эй, Миша, давай сбацаем ту, ше ты меня научил. “Рыбачку Соню”.

Матрос хитро посмотрел на девушку. Она вздохнула и отвернулась. Юра подвинулся поближе к ней и робко расправил плечи.

- Не-а. Отказываюсь, - ответил гитарист.

- Сал-лага ты все же, - с сожалением констатировал Чубик. - Хоть и замечательный парень, а салага. Не то ше вот Федя Величковский! (Величественный жест в сторону гранитного памятника, сопровождаемый ревом баяна.) Его и помянуть приходят как положено человеку, и выпить приносят. Ше тут скажешь за Федю? Земляк-моряк, одно слово!

- Так он ведь в Киеве родился, в Севастополе погиб. А ты вроде как из Одессы, - заметила Мышка.

- А, много вы за меня знаете! - вспылил матрос. - Сирота я, вот. Сколько себя помню, по Крыму шатался. Севастополь, Одесса, Феодосия, Керчь - везде был и все Черное море исходил. Яша Чубик отовсюду - и ниоткуда. И Федя земляк, потому ше я и с Севастополя; и в Киеве тоже был, за это я говорил когда-то, как меня с моря списали и в Днепровскую флотилию направили. Так и шлепнули меня фрицы сухопутной крысой.

- Почему сухопутной! Моряки и по рекам плавают, - решился вставить замечание Юра. Чубик смерил его презрительным взглядом и процедил:

- Молчал бы, дважды сал-лага паршивая! Моряки не плавают, а ходят, и не по рекам, а по морю. А речник - тьфу, а не моряк! Речник - все равно ше сухопутный. Мне партия сказала идти, я и пошел.

Он насупился, уставился на стакан с водкой и стал тихонько наигрывать “Раскинулось море широко”.

- А где сам... хозяин? - поинтересовался Юра, косясь на портрет Федора Величковского.

- Мало ли! Думаешь, ему не хочется побродить по земле?

Миша блаженствовал. Руки гитариста гладили струны так же бережно и любовно. как Мышкины ладони - его волосы. В глазах застыло совершенно отрешенное выражение.

- А ничего, что вы его водку нюхаете? - спросил Юра, остро ощутивший вдруг какую-то свою неуместность в этой компании. Юноше пришло в голову, что Миша и Мышка заняты друг другом, матрос совершенно пьян и потому не мешает им, Соня... еще туда-сюда, все же старая знакомая Чубика... но вот он лишний, как ни верти!

- Федя не обидится, - уверенно сказала девица. - Какой водке убыток, если ее нюхают? Это как показать парню ножки до нельзя, а последняя сопливая шалава знает, что за показ денег не берут. И вообще Федя не куреневский жмот, как некоторые.

Юра попытался сказать Мышке что-нибудь резкое (пусть знает, как обзываться жмотом!), но Чубик заорал:

- Ах, Федя, тельняха-парень, душа-человек! - и довольно мелодично пробасил:

- Раз вахту не кончил, не смеешь бросать!

Механик тобой недоволен.

Ты доктору должен пойти и сказать,

Лекарство он даст, если болен.

Его грубые толстые пальцы извлекали из баяна такие звуки, что всем хотелось рыдать над судьбой несчастного больного кочегара, тело которого через несколько куплетов должна была поглотить морская пучина.

- Ну, заладил, - проворчал гитарист.

- В самом деле, давайте повеселее, а то как-то грустно все выходит, - встрепенулась Соня. - Миша, сыграй-ка нам что-нибудь смешное.

- Ага, давай мою любимую: “В пещере каменной нашли наперсток водки”, - заказала Мышка.

- Не получится, - возразил гитарист, помычал и хрипло запел:

- Добры молодцы-менты

рученьки выкручивают,

Струны рвут, гитару топчут,

не дают попеть.

Зря вы, дяденьки сержанты,

инструментик мучаете!

Песня - друг и песня - враг,

это как смотреть.

Вы мне в душу наплюете -

я ее отмою

Звуком чистым, нефальшивым

серебристых струн.

Вы мне глотку разорвете -

думаете, взвою?

Нет, умею я молчать,

пусть я и болтун...

- Если тебе глотку разорвать, ты просто не сможешь издать ни звука, - рассудительно заметила Соня. Миша нехотя возразил, что для искусства сложения песен это не имеет принципиального значения. Но его бесцеремонно прервала девица:

- Да на кой ляд ты вообще завел про ментов?! Менты - суки все до единого! Ненавижу их.

- Я тоже не очень-то люблю, но это непринципиально, - спокойно сказал гитарист.

Мышка отреагировала на его возражение довольно странным образом. Она вскочила, словно подброшенная скрытой пружиной и принялась сыпать отборнейшей руганью в адрес милиции и “всяких пижонистых умников”, которые понахватались ученых слов и которым плевать с высокой колокольни на нее и ей подобных... м-м-мать их растакую! Устав наконец ругаться, девица побежала между могилами не разбирая дороги. Было странно видеть, как ее туфельки с отломанными каблуками мелькают в воздухе, совершенно не касаясь земли.

- Что это с ней? - не понял Юра.